Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
«Разве это не вредно?» – подумал Илья и посмотрел на коллег. Похоже, плесневые грибы и аромат гниения беспокоили только его.
Был, согласно графику, «зеленый» день, второй округ, столы и шкафы справа. Левую сторону отдали Карелу. Карел обсуживал те улицы, на которые сегодня взвод не ходил, он доставлял зарубежную корреспонденцию и «однашки» – помеченные знаком «D+1» приоритетные письма, которые не будут ждать до завтра.
За компьютером, сошедшим с конвейера примерно тогда же, когда Илья родился, словачка Божедара вносила письма в базу данных. Экран озарял мерцающим светом ее остекленевшие глаза. Рука подносила конверты к сканеру, отточенность движений контрастировала с вялым и отстраненным обликом женщины, будто она пришла на работу во сне. Такой же вялой, потухшей была Ленка, ногой утрамбовывающая содержимое перегруженной тележки. И пани Весела, заполняющая почтовые извещения. Ленку и Веселу отличала нездоровая худоба, а Божедару – нездоровая полнота. Их волосы секлись, ногти отслаивались, никто из них не пользовался косметикой. Зато ею пользовался пятый взводный, Карел. Начальство не имело ничего против того, чтобы Карел приходил на работу припудренный. В тусклом свете ламп пятидесятилетний мужчина напоминал загримированный труп, потрескавшуюся викторианскую куклу, какие выставлялись в музее игрушек при Пражском Граде. Карел тоже словно бы спал на ходу, сомнамбула, перебирающая конверты. Его глаза слезились, дыхание с сипом вырывалось из приоткрытого рта.
Илья вспомнил бабушку в гробу, другие гробы, с дядей Гонзой и дедом. Восковые лица покойников, заострившиеся черты. Волоски встали дыбом у него на предплечьях.
«Мертвые, – подумал Илья. – Они все похожи на мертвецов».
Он зазевался, а принтер воспользовался этим. Рулон скользнул в щель подачи, бумага порвалась. Чертыхаясь, Илья извлек из принтера лохмотья «уделака» и вывалил их в мусорное ведро. Придется печатать заново.
– Деньги в кассе! – крикнули из-за стеллажей. Чешские пенсионеры отказались переходить на банковские карточки, и пенсию им доставляли по старинке.
– Я схожу, – сказал Илья.
– Сходи, сходи, – пробормотала Божедара. Осенняя муха слетела со стальных жалюзи и села ей на щеку.
Илья хмурился, шагая по коридору. В «пещерах» трудились взводы, лишь изредка обмениваясь деловитыми репликами. Руки порхали, но лица были оплывшими и заторможенными. Водитель присел на подоконник и клевал носом в ожидании развоза. В комнате-аквариуме пани Моравцева не мигая таращилась в пустоту. Снова открытый рот, снова болезненная белизна кожи. Судя по фотографиям, висящим над столом, прежде пани ведоуци красилась и улыбалась, но те дни давно канули в лету. Моравцева напоминала мумию.
Илья свернул, прошел мимо туалетов, раздевалок, лифта, бухгалтерии, кабинетов с сомнамбулами. В тупике, в дверном проеме сортировочного цеха какая-то женщина замерла и будто бы немо кричала.
«Какого черта…»
Дверь закрылась, спрятав женщину от посторонних глаз. Илья, озираясь, вышел на лестничную клетку. Выше работали менеджеры и логисты. Ниже находились склады и кассы. Илья пошел вниз.
На прошлой неделе пани ведоуци попросила добровольцев выйти в субботу: на Панкраце не хватало свободных рук. Илья согласился, нужны были деньги, да и Панкрац – следующая остановка после «Пражского восстания». Его поразило панкрацкое отделение, пусть и находившееся в здании, очень похожем на здание с трубками. Отделение было… заурядным? Не похожим на хоспис? Почтальоны балагурили и смеялись, флиртовали, травили байки о необычных доставках вроде живой матки пчелы в колбе или вонючем коровьем копыте в коробке, а после работы дружно отправились в кабачок. И то, что они матерились, психовали, кидались бандеролями, делало их живыми.
– А ты нормальный парень, – сказали Илье за кружечкой пива. – Другие из вашего отделения… как зомби.
«Зомби», – повторил Илья, выходя из кассы, за бронированным стеклом которой торчала женщина в рыжем парике. Ее лицо казалось маской из тончайшей резины. Перекроенное и растянутое до ушей, без единой морщины, навеки застывшее в вопросительной гримасе. Густо накрашенные глаза превратились в пару щелочек, брови, две жирные вытатуированные полосы, парили где-то на бескрайнем лбу. Нос женщины истончила ринопластика, губы словно пострадали от пчелиных жал. Вспухшие, деформированные, лопающиеся от переизбытка гиалуроновой кислоты.
Илья взял у кассирши пенсию, расписался.
– До встречи, молодой человек.
– До встречи…
Что-то отличало это место от прочих чешских почтамтов. Клиенты были везде одинаковыми: пенсионерки марафетились к приходу почтальона, жаловались на детей и хвастались внуками, говорили, что при Гусаке было лучше; мужички кляли Земана, цыган или Евросоюз; собачники ловили питомцев, пытающихся пометить почтальонскую тележку; бузотеры писали жалобы из-за вовремя не доставленной телегазеты. Но здание с трубками, с грибком, с мигающими лампами… с ним было что-то не так.
Как там сказала уволившаяся Маша? Пьют силы…?
Илья вспомнил статью о газовых плитах, пропускающих бензол, причину онкологических заболеваний; вспомнил радиационный инцидент в Краматорске, где забытая в стене капсула с цезием отравила гамма-излучениями кучу народа.
На Панкраце звучали смех и замысловатая ругань. Шагая по полутемным коридорам своего почтамта, Илья слышал только стук печатей, писк сканирующих устройств, шелест писем и скрежет принтеров. Словно что-то, замурованное в стенах, высосало из этого места жизнь.
«Антинаучно, – осек себя Илья. – Попросту здесь больше нагрузки и некогда болтать».
Илья решил пробить почву, выяснить, нет ли вакансий в соседних отделениях. И удивился, вернувшись в свой взвод. Пани Весела, Ленка, Карел и Божедара, бросив работу, стояли вокруг стола и смотрели на Илью покрасневшими глазами. Муха порхала по «пещере». Компьютеры перешли в спящий режим. Лица почтальонш были цвета пепла. Лицо Карела в боевой раскраске напоминало физиономию клоуна. Мертвого злобного клоуна. Почтальоны пялились на молодого коллегу, как на врага, как на человека, нарушившего святая святых: почтовую тайну.
– Что? – спросил Илья.
Он вспоминал эту сюрреалистичную сценку, разнося письма и составляя таблицу дневной корреспонденции, в метро, дома и вечером в Малой Стране, куда он ринулся, спасаясь от душащего одиночества. Как на вопрос «что?» коллеги спазматически задвигались, словно марионетки бездарного кукловода, и занялись своей работой, оставив Илью недоумевать.
«Они странные, – сказал себе Илья. – Но разве я сам не странный, бывший наркоман, едва не позволивший девке загнать себя в могилу? Вместе мы составляем гармоничный коллектив».
Он невесело ухмыльнулся, плутая по лабиринтам средневековых улиц. Восточная музыка лилась из салонов тайского массажа, преклоняли колени попрошайки, сумасшедшая болтала с плюшевым кротом в витрине магазина.
Озаренный желтым фонарным светом город выглядел загадочно, угловатый и ассиметричный, как деформированные декорации в фильмах немецких экспрессионистов. Прожектора выхватывали из темноты каменных людей, угольные тени казались рисунками, нанесенными малярной кистью на штукатурку или на ворота старых конюшен. Из замусоренных проулков пахло мочой, тревожные изгибы подворотен напоминали картины художника Шиканедера. Если в этом была музыка, то не Дворжак или Сметана, а дисгармоничные эксперименты авангардистов. Воздух сгущался, и тогда Илья представлял, что проходит
