Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Покойник, наш гостеприимный хозяин, корчится от страха и оседает на пол у стены. Ноги не держат его. Он плохо понимает, что происходит, но запредельный ужас, поднимающийся из недоступных демонам глубин, парализует его своим дыханием. Эта проклятая тварь чувствует, что произошел метафизический прорыв, что здесь действуют такие силы, которые способны поколебать и разрушить саму структуру некросферы.
Едкой черной кровью брызгает мне в лицо, но я продолжаю кромсать ножом тошнотворное месиво нечеловеческой плоти, вчиненной в умирающее тело милой моей девочки, бедной моей Настеньки, любимой… Я уже не молюсь – я вою и рычу, будто зверь, над распростертым на полу обреченным телом, нанося удары ножом, как безумный. Да я и взаправду безумен в тот миг.
Все идет по плану, и хорошо рассчитанный план предусматривает безумие исполнителя.
А началось все четыре месяца назад, когда мы с Настей услышали шепот во сне.
Это была душная ночь в конце июля. В нашем микрорайоне отключили электричество. Сплит-система перестала работать, и мы, проснувшиеся в духоте и непроглядной тьме, обливаясь потом, рассказали друг другу одно и то же: каждый из нас услышал перед пробуждением шепот, в котором можно было явственно различить слова, произнесенные на непонятном языке. Слова врезались в память, и, когда Настя пересказала мне то, что слышала она, я понял – то же самое слышал и я.
Эти слова притягивали мое внимание, они переливались у меня на языке, дурманили мозг. Я чувствовал, что это не слова-пустышки, что в них заложен смысл – грозный, даже страшный, но при этом необыкновенно притягательный, – и чтобы докопаться до него, надо просто эти слова повторять. Раз за разом. Как молитву или мантру.
И я повторял их без конца, растворяя их звуки в моем сознании, пропитываясь их выделениями, погружаясь в них, как в некое загадочное не то пространство, не то состояние.
Наконец, слова сработали. Они составляли кодовую фразу, открывающую человеческий разум для контакта. Только я не сразу понял, с кем именно вступил в контакт.
Я начал говорить во сне.
Настя записывала мое бормотание – неразборчивую скороговорку – на диктофон смартфона и потом, обрабатывая файлы в звуковом редакторе, делала понятной мою медиумическую невнятицу.
Мы узнали, что это контакт с мертвецами, но не с обитателями подземного кладбища, лежащего под городом, а с теми, кто находится на недоступной глубине, в бездонном подполье. Мне приходилось слышать это название – «субмертвецы», – но я всегда думал, что это миф и аллегория, означающая крайнюю степень отверженности и безбожия.
Субмертвецы перевернули все наши представления о порядке вещей. То, что они шептали мне, а я, спящий, механически повторял вслух, было потоком жутких богохульств. Они называли Аида и Гекату, пришедших к власти на волне всемирной Метафизической Революции, Нечистыми богами, которые лишь потому воцарились над человечеством, что оно совершило духовно-нравственное самоубийство и начало заживо гнить и разлагаться. Как слетаются к трупу воронье и мухи, так и к живому коллективному трупу человечества пришли Нечистые боги.
Наш настоящий Господь ждет своего часа в недоступной Бездне, которая ниже любых представлений о «низком», глубже любых представлений о «глубоком» и скрыта во тьме, что черней всякой тьмы. В той сокровенной пропасти он копит ярость и гнев, которые однажды разверзнутся, словно чудовищная пасть, под ногами Нечистых богов со всеми их служителями.
Мне было не по себе от этих откровений. Я думал, что схожу с ума, что мой разум поражен какой-то формой безумия, и мне казалось, что я даже знаю – какой именно.
В прошлом году, когда мы во время Открытых Дней посетили психбольницу, тамошний главврач Сугробин, лично устроивший нам экскурсию, рассказывал, кроме прочего, про обсессии и контрастные представления, возникающие во время одного вида обсессий, который называют «навязчивым чувством антипатии». Попросту говоря, контрастные представления – это циничные, хульные и кощунственные мысли об уважаемых лицах или даже о Боге, непроизвольно приходящие к больному.
Вот это, думал я, со мной и случилось. Может быть, потому и случилось, что я тогда внимательно слушал рассказ врача на эту тему. Ведь известно же, что интерес к вопросам психиатрии у простого человека без медицинского образования часто служит симптомом психического расстройства, которое уже подтачивает разум. Внутренняя гнильца психопатологии проявляет себя в резком обострении внимания, едва только подгнивший человек заслышит рассказ на психиатрическую тему. Черт его знает, где тут следствие, а где причина – безумие обостряет интерес к психиатрии либо из самого интереса рождается безумие, – но, так или иначе, я, похоже, попал в ловушку.
Настя же переубедила меня, сумела доказать, что я нормален, а мое бормотание во сне – не психическое расстройство, но подлинное мистическое откровение. Уж не знаю, почему так вышло, только не я, а Настя фанатически уверовала в это откровение, я же заразился верой от нее. Вспыхнул и загорелся, как одна свеча от другой свечи.
Субмертвецы развернули перед нами захватывающий и кошмарный план, по которому беременная Настя выпьет сперму Аида, чтобы заставить его воплотиться в нашем малыше – воплощение произойдет мгновенно, – а я тут же принесу воплощение Нечистого бога в жертву Господу Исконной Бездны, заклав приносимое освященным лезвием. Конечно, таким способом Аида не уничтожить – погибнет лишь воплощение. Это все равно что отрезать у спрута всего одно щупальце. Но, принесенное в жертву, воплощение Аида станет ключом, отворяющим дно преисподней, ниже которого таится то, что страшнее ада.
Вырвавшись, оно пожрет ад, Нечистых богов – Аида и Гекату, демонов, которыми они окружили себя, мертвецов, поклонившихся Нечистым, и всех, кто служит им на земле. Тогда наступит Абсолютный Ужас, пред которым адская тьма покажется раем.
Ради этого мы с Настей пошли на все. Она, любимая, убедила меня, что мы должны пожертвовать всем: и нашим ребенком, и собственными жизнями.
– Ведь истина дороже всего, – говорила она, обжигая меня взглядом своих прекрасных карих глаз. – Да пусть он хоть провалится и сгорит, весь этот мир, лишь бы истина восторжествовала!
В такие вдохновенные моменты Настя впадала в патетику, начинала выражаться высокопарно, но это мне и нравилось в ней, даже физиологически возбуждало.
«Да, да, именно так, – думал я, чувствуя, как наливается кровью моя плоть, – пусть истина восторжествует! Пусть все провалится и сгорит!»
Человек ведь такое существо, которое способно к бескорыстию в самых высших его формах. А это значит, что человек может – просто так, без всякой выгоды для себя, из одного принципа – уничтожить весь мир, столкнуть его в пропасть и восторженно броситься следом.
Поэтому я сейчас и кромсаю чудовищный плод в Настином чреве – плод, из которого все еще не улетучились признаки жизни. Или мне только мерещится, что он шевелит своими отростками, своими полупрозрачными когтями?
Кажется, будто мою голову окружило обжигающее облако пара, дышать в котором – сплошное мучение. И я словно слышу чей-то заботливо-ехидный шепот. Голосом доктора Сугробина этот шепот внушает мне:
«Да у вас же типичная компульсия! Вы сами подумайте! Больных в таком состоянии одолевают навязчивые влечения – особенно сильно хочется причинить вред близким родственникам. Неужели вы не понимаете, Сергей Константинович, что у вас симптомы как раз такого рода? Ну, посмотрите же на себя: несомненное психическое расстройство!»
Слыша это в своей голове, я только с еще большей яростью наношу удары ножом, боясь, как бы подлый шепот не поколебал моей уверенности, не отнял силы. Вера без сомнений, способная взлететь над любой ловушкой, над сетью приземленного рационализма, – это единственное, что мне сейчас нужно! Голос Сугробина в голове – наверное, голос Аида, старающегося ввести меня в заблуждение, посеять страх, поколебать решимость, внушить бессилие.
Настя еще жива. В ее оцепеневшем взгляде нежность и любовь перемешаны с жутким безумным исступлением. Судороги, сотрясающие ее, напоминают сладостную дрожь любовного акта! Словно бы не нож я вонзаю в ее растерзанное чрево, но ввожу в ее лоно свою крайнюю плоть.
А вокруг уже сгущается
