Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Как бы там ни было, известны несколько случаев нападений некротических тварей на людей – по чьей вине, неясно, по человеческой, наверное. Каждый раз последствия были ужасны. Поэтому не важно, какова их природа – галлюцинаторная либо реальная, – причинять увечья и смерть они вполне способны.
Пройдя мимо чудовища, мы вступаем в кладбищенский лабиринт.
На самом деле для посещения открыты далеко не все могилы, лишь некоторые. И мы блуждаем в полумраке по коридорам лабиринта, следуя светящимся указателям, направляющим в нужный сектор.
Надгробия выглядят жутковато. Бледные почти трехметровые лица в стенах: глаза безумны, рты широко распахнуты, словно кричат от ужаса или готовы тебя сожрать. Проходя мимо таких барельефов, чувствуешь себя живым лотом людоедского аукциона, на котором ты демонстрируешь себя покупателям, чьи взгляды источают вечный голод загробного безумия.
Я читал, что традиция оформления надгробий в виде лиц, у которых рты служат вратами, возникла как аллюзия на какое-то произведение теперь уже неизвестного писателя, создавшего зловещий и полный символизма образ. Имя писателя предано забвению, а его творения, отлученные от своего творца, влились в океан безымянного искусства.
После того как Метафизическая Революция провозгласила принцип свободы творения от творца, позволив каждому произведению искусства стать артефактом, уже никто не может сказать, что эта идея принадлежит тому или другому, а та – третьему. Идеи и образы, явившиеся в мир земной, принадлежат миру богов и демонов, которые посылают художникам импульсы. Тем самым художники выступают посредниками между запредельными силами и обществом. Метафизическая Революция восстановила высшую справедливость и отняла у человека право на авторство там, где он играет роль всего лишь медиума, ретранслятора.
По нынешним законам, условное право авторства сохраняется в течение жизни художника, переходя к богам после его смерти. Когда художник переселяется в некросферу, все его произведения становятся безымянны. Поэтому в океане старого искусства уже невозможно проследить аллюзии до их земного источника. Так и с надгробиями: теперь не установишь, кто сочинил этот жуткий художественный образ. Вообще, откапывание имен старых творцов чревато большой опасностью – можно разбудить Проклятие, павшее на их имена.
Наконец мы достигаем сектора открытых могил.
Здесь мы вольны выбрать любую могилу для посещения. Какое-то время мы ходим, придирчиво оглядывая надгробия, примериваясь. Хотя смысла в этом и нет. На самом деле нам подойдет любая могила. Просто… мне кажется, что мы просто боимся, хоть и не желаем признаться в этом ни друг другу, ни самим себе.
– Что, давай сюда? – говорю я, пальцем указывая на одно из надгробий.
Настя молча кивает. И мы ныряем в черный провал распахнутого рта, затянутого пленкой искусственной тьмы.
У закрытых могил распахнутые глотки надгробий намертво замурованы каким-то непробиваемым материалом, а у открытых – лишь эта пленка. Тончайшая, но непроницаемая для света мембрана. Если осветить ее фонариком, луч просто исчезает в ней, не создавая никаких бликов на поверхности. Поглощение света стопроцентное. Человек проходит сквозь пленку беспрепятственно, но в тот момент, когда пересекаешь ее тончайшую, тоньше волоса, плоскость, тебя на мгновение обдает ледяным холодом, словно ты шагнул сквозь спрессованную бездну космоса.
Первым вхожу я. Настя, держа меня за руку, ступает следом.
Пройдя сквозь «горло» и «пищевод», мы попадаем в могильное «чрево», освещенное приглушенным боковым светом, источники которого неразличимы. Этот свет загорается здесь специально для нас – так-то вообще мертвецы должны обитать в темноте. Впрочем, слышал я мнение, что освещение могил, открытых для посетителей, – лишь иллюзия в человеческом мозгу. Скорей всего, так и есть, а то иначе я бы уже заметил источники света в помещении. Которое, кстати, довольно-таки ничего, уютная пещерка, если только это все – опять же – не иллюзия. Слишком уж по-человечески комфортной выглядит обитель мертвеца.
Хозяин радушно встречает нас. Лоснится гостеприимством, как довольный кот, налопавшийся сметаны и вылизавший себя до блеска. Он суетлив, но суетливость какая-то томная, размеренная. Этому покойнику на вид лет пятьдесят. Он еще антропоморфен, однако на левой щеке уже проклюнулись два демонических глаза, рубиновый и кислотно-голубой, над переносицей торчит из головы вороний клюв, и кожа на губах напоминает змеиную. В остальном – это приземистый полноватый человечек, этакий страстный счетовод или складской учетчик, всю жизнь проработавший с приемными актами, транспортными накладными, грузовыми поручениями и подобным бумажным хламом.
Он не предлагает нам присесть, хотя мебель имеется: кровать, кресло, стул, маленький столик. Но некрокультура не позволяет живым и мертвым сидеть в присутствии друг друга, причем не из рациональных каких-то соображений, но из чистого символизма, обоснованного настолько мутно, что эту логику и не уловишь. Поэтому мы стоим на каменном полу, холод которого я начинаю чувствовать стопами сквозь подошву ботинок. У меня какая-то проблема с кровеносными сосудами на ногах, поэтому ноги мерзнут, когда я стою на холодном асфальте или камне.
– Выпьем же за встречу, друзья! – говорит мертвец и сует мне в руки кружку кладбищенского эля, а Насте – небольшой стаканчик зеленоватой жидкости, объясняя, что это сладкая настойка, и беременным она полезна, весьма и весьма!
Мы не отказываемся, потому что знаем: отказ от подношения недопустим, выпить предлагаемое мы обязаны. Да и качество у кладбищенских напитков превосходное, поэтому грех было бы не отведать. Сам же покойник поднимает рюмочку вязкой серой жидкости.
– Это сперма Аида, – поясняет, вращая рюмочку в пальцах. – Не для живых, не для живых.
Все три емкости – кружку, стакан и рюмку – он достал из-за дверцы в стене уже наполненными. Возможно, за этой дверцей какой-то портал; в технологиях некросферы сам черт ногу сломит. Непонятно даже, где у них граница между наукой и мистикой.
Хозяин не представился и не спросил о наших именах. Ни одна могила здесь не обозначена именем покойного, лишь номера отмечают их, поэтому нет возможности узнать, как зовут мертвеца. Спрашивать же об этом неприлично. Имена, с точки зрения некрокультуры, это следствия человеческой слабости вроде потливости или одышки – то, что следует игнорировать до тех пор, пока смерть не подарит свободу от немощей земных.
Разговор начинает Настя.
– Скажите, – спрашивает она мертвеца, – ведь раньше хоронили под небом, так?
– Молодежь теперь ничего не смыслит в некрокультуре, – вздыхает тот. – Что значит «раньше», вот что? Раньше хоронили по-всякому. Здесь-то, на Руси, под небом, да, зато в древнем Риме хоронили в катакомбах. А в Индии нашего брата сжигали, останки бросали в реку. Там и кладбищ-то не было, только места сожжений. Но, как бы там ни было, теперь у всех один закон, один порядок. Universalis ordinatium. С тех пор, как вышел некро-фундаментальный закон…
– Это который предписал устраивать кладбища под городами? – перебивает Настя.
– Не совсем так, – склабится покойник, – не кладбища под городами, а наоборот: города над кладбищами. Смерть логически первична, поэтому город мертвых служит основой для города живых. Ведь жизнь – только атрибут смерти, ее следствие и производное, надстройка над базисом.
– Странная у вас логика, – задумчиво произносит Настя.
– «Вначале была Смерть», – цитирует покойник Евангелие от Некрогностика.
Каждый раз, когда я слышу цитаты из этой книги, по коже словно пробегает холодок. Нам, живым, запрещено читать это Евангелие, и запрет соблюдается настолько строго, что нигде не найти ни одного экземпляра. Но зато дозволяется слушать цитаты оттуда из уст мертвецов, и эти твари никогда не упускают случая вставить в свою речь, обращенную к живым, то одну, то другую цитатку из запретного текста. Приоткрывают дразнящую щель к недоступным знаниям, словно бы приглашая: иди к нам, откажись от земного существования, убей себя – и ты познаешь все! Пропаганда суицида формально запрещена законом, но сколько же намеков, подталкивающих к добровольной смерти, встречаешь повсюду, сколько манящих недомолвок!
В отличие от человеческих книг, Евангелие от Некрогностика не отлучено от имени автора. Впрочем, Некрогностик, первый апостол и архиерей Метафизической Революции, не совсем человек, потому и отношение к этой темной загадочной фигуре, окутанной туманом зловещих слухов, особое.
Считается, что матерью Некрогностика была психически больная женщина, страдавшая онейроидным помрачением сознания, а отцом был
