Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Здоровяк при этих словах улыбнулся во весь рот, обнажая крупные зубы. Косте почудилось на мгновение, будто изо рта у него торчат кабаньи клыки.
Костя, казалось, не слушал. Жалким, тоскливым взглядом побитого пса смотрел он перед собой и вдруг спросил тихо:
– Зачем вы убили мою семью?
В этом подавленном, потерянном голосе словно приглушенно звякнул на ветру металлический колокольчик.
– Мы убили? – ехидно улыбнулся Тарасов. – И пальцем не дотронулись!
– Вы ж нам приказывали. Под гипнозом, – пробормотал Костя.
– О чем ты? Никаким гипнозом я не владею, – отчеканил Тарасов; улыбка исчезла, лицо стало непроницаемым и в один миг постарело на десяток лет. – Да и невозможно под гипнозом заставить человека пойти против его моральных принципов. Я всего лишь произнес кодовую фразу: «Так угодно шаммакх». И: «Во имя шаммакх». Вы автоматически восприняли это как сигнал, который срывает с вас покровы. А меня посчитали посредником, передающим волю шаммакх. Моя скромная хитрость сработала. Расчет был на эффект неожиданности. Если б вы раньше уже служили шаммакх открыто и сознательно, то я бы не смог перетянуть одеяло на себя, а так – видишь, как все завертелось! Заодно и протестировал вас. Я-то, конечно, был уверен на ваш счет, но окончательно убедиться не мешает. Во имя шаммакх его рабы готовы сделать все. Вы это замечательно продемонстрировали. На обычных людей фраза не произвела бы никакого эффекта. А те, на кого производит, те не должны жить, потому что опасны – не сейчас, так в будущем. Эту опасность вы сами благополучно устранили, я только скромно подсказал – как.
Тарасов перевел взгляд с Кости на Шугаева. Здоровяк застыл, уставившись в пустоту, чуть приоткрыв рот. Он походил на ребенка, ожидающего кормления с ложечки.
– Славик, эй! – негромко позвал Тарасов, и здоровяк тут же заморгал и замотал головой, стряхивая оцепенение.
В глубине Костиных глаз блеснули колючие искры, лицо обострилось, словно у мертвеца, поганая, смрадная улыбка поползла по губам. Казалось, он сейчас начнет гадко хихикать, сотрясаясь всем телом. Костя напрягся…
И вот – он уже не сидит на полу, а, перебирая ногами и руками, словно гигантское насекомое, быстро пересекает комнату, хватает с комода африканский сосуд, выдергивает пробку и начинает рассыпать прах из узкого горлышка, выкрикивая слова неизвестного языка – словно читая заклинания.
Прах поплыл по комнате туманными потоками. Они закручивались и разветвлялись, неестественным образом поднимаясь к потолку, вместо того чтобы оседать на пол.
Напрасно Шугаев подскочил к Косте и начать бить и топтать его ногами – было уже поздно. Капли Костиной крови из разбитого лица, попадая в потоки праха, поднимались вверх вместе с ними. Тонкими змейками струился прах, заползая в рот и в ноздри Шугаеву и Тарасову. Избитый, затоптанный Костя корчился на полу, и было в тех корчах нечто до непристойности сладострастное.
В переплетениях тонких нитей праха клубилось темное пятно, будто чернила, пролитые в воду. Оно росло, постоянно меняя форму, выбрасывая из себя дымчатые отростки и втягивая их обратно.
Когда Шугаев наконец увидел это, Тарасов все еще ничего не замечал. По-детски приоткрыв рот, здоровяк смотрел на черную и высокую, под потолок, фигуру. Фигура склонилась к нему и что-то прошептала на ухо, обдав могильным зловонием, в которое вплелись пронзительные нотки манящего аромата.
Шугаев осклабился и понятливо закивал.
– Славик, – Тарасов тронул его за локоть, – ты уж добей его, что ли. Смотреть противно.
Шугаев издал пещерно-утробный звук – в нем почудилось «ага!» в низкой тональности. Затем, развернувшись, схватил Тарасова за горло своей ручищей. Напрасно тот пытался содрать с себя эти крепкие пальцы, даже ослабить хватку не смог. Пальцы сжимались сильнее. И, когда зрение начало меркнуть, Тарасов увидел за спиной у Шугаева черную обезьянью фигуру, сверлившую гостей злыми искрами глаз.
За какие-то секунды эти глаза успели сказать многое.
«Первая тьма – та, которую ты почитаешь за свет, – проповедовали Тарасову глаза шаммакх. – Вторая тьма – ее изнанка. Третья тьма ожидает тебя после смерти. Эта тьма подобна лабиринту, за каждым его поворотом все плотнее и страшнее мрак. В самой страшной тьме скрывается иная тьма, четвертая, она словно капкан, что намертво впивается в жертву, неосторожно вступившую в лабиринт. Сейчас ты войдешь в него и затеряешься в нем. Ты отдаешь мне свою волю, взамен получаешь мою заповедь. Стань наконечником моей стрелы. Стань мыслью моего разума. Стань всплеском моего безумия. Проникни в глубины глубин третьей тьмы, отдай себя тьме четвертой, перейди запретную черту, пропади в сокровенной пропасти, откуда не возвращаются, но сохрани нить между тобой и мной – сохрани ее во имя шаммакх! Будь готов ответить мне из пропасти, когда я вопрошу тебя».
За мгновение до смерти Тарасов понял, зачем шаммакх паразитирует на людях, зачем подчиняет их себе. У каждого раба шаммакх даже после смерти сохраняется связь со своим господином – тонкая, как призрачная паутинка. Шаммакх отправляет своих рабов в самые страшные области загробной тьмы, забрасывает их туда, будто лоты, которыми под килем корабля измеряют морские глубины. Люди для шаммакх – инструмент исследования потустороннего ужаса, самых дальних и нижних его слоев, которые пугают шаммакх, наводят оцепенение, разжигают желание, гнев, ярость, злость, доводят до исступления. Что там, в самых кошмарных глубинах загробного мрака? Какие тайны кишат в этой бездне? До приступов безумия желает шаммакх узнать. И сидит на краю черной пропасти, и кидает камешки в ее беспросветный мрак, а эти камешки – людские души, наши жалкие «я», окаменевшие в руке обезьяны.
Чтобы кануть после смерти в самую глубокую тьму, надо при жизни совершить нечто страшное. Надо, чтобы почернела и потяжелела душа, сроднившись с тьмой и глубиной той бездны, куда предстоит отправиться после смерти. Загробный полет духа – это падение во тьму, поэтому чем тяжелее у тебя на душе, чем беспросветнее, тем быстрее ты полетишь, оказавшись на той стороне.
Шаммакх заставляет своих рабов делать то, что обеспечит им самое глубокое падение после смерти.
Он понял наконец значение установки на позитив у рабов шаммакх. Это не просто прикрытие, не просто обман и самообман, это точно рассчитанная психологическая схема, готовящая человека к страшному срыву. Годами и десятилетиями принуждать к неизменному позитиву в эмоциональной и ментальной сфере – все равно что натягивать тетиву, отводя стрелу и обеспечивая ее энергией для полета в противоположную сторону. Перекормленный позитивом человек неизбежно сорвется, и тьма под ним будет тем глубже, чем дольше он поглощал приторную патоку счастья.
Перед смертью сознание
