Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
– Мы войдем с вами, – произнес один из мужчин и прибавил что-то совсем уж странное: – Так угодно шаммакх.
От непонятного слова «шаммакх», впрочем, смутно знакомого, Костя оцепенел и, удивляясь своей реакции, утвердительно кивнул головой. Он посторонился, пропуская незнакомцев в квартиру, вошел следом и запер дверь.
«Что я делаю? Что!.. Я!.. Делаю!..» – панически думал он при этом.
Только сейчас, в прихожей, он наконец разглядел эту парочку. Один щуплый и низкорослый, с неприятными, слегка крысиными чертами лица. Второй огромный, плотный, гора жира и мышц; глаза злобно блестят из-под нависших надбровных дуг; рот придурковато приоткрыт.
– Зови жену и детей, – приказал низкорослый, проходя в гостиную и за рукав увлекая здоровяка следом.
Когда Люда, только из душа, набросив халат на голое тело, вошла в комнату, низкорослый незнакомец, по-хозяйски рассевшийся в кресле, спокойно и внушительно произнес:
– Мы здесь во имя шаммакх.
– Шаммакх! – прорычал здоровяк, грузно устраиваясь на диване.
У Кости дрогнули колени, ноги стали ватные, лицо покрылось испариной. Слово «шаммакх» действовало словно какой-то парализующий яд. Люда вышла из комнаты и вскоре ввела в гостиную детей, всех троих. Здоровяк при этом снова прорычал свое «шаммакх».
– Супруги Смеркаловы? Константин и Людмила? – уточнил низкорослый, щуря блеклые, водянисто-серые глазки.
– Да, – подтвердила Люда.
– Дети: Роман, Сергей, Таисия? – продолжал допрос низкорослый.
– Да, да, – Люда нервно, с подобострастной поспешностью закивала головой.
– Мы и не сомневались, – сказал низкорослый, – но всегда лучше перепроверить. Во избежание нелепицы. Вы, конечно, спросите, кто мы такие и что здесь делаем. Но я вам опять скажу: мы здесь во имя шаммакх. И это главное, что вам нужно знать. Ваша семья – это сорняк, который необходимо выполоть, пока не поздно. И вот, мы пришли, чтобы помочь вам избавить мир от этой мерзости – от вас. Вы сделаете все сами, мы только проконтролируем. Таков порядок, угодный шаммакх.
– Подождите, – произнес Костя, – я что-то не понимаю: что происходит? Что это вообще, как это?..
– Сейчас все поймешь, – пообещал низкорослый и обратился к Люде: – Людочка, начинай уже, пожалуйста. Возьми девочку и прикончи. Так хочет шаммакх.
Дальнейшее походило на мгновенный выплеск бреда, хлынувшего в реальность, разъедая и разрушая ее структуру. Люда только что стояла неподвижно, и вдруг – Костя не успел даже заметить начало движения – она уже держит дочку за бедра, поднимает над своей головой – Таечка глупо хихикает – и резко бьет затылком о стену. Кровавое пятно расползается по обоям там, где врезалась в твердое Таечкина голова.
Мучительный мышечный спазм пробегает у Кости по всему телу, начиная с левой ступни, захватывая ногу и расползаясь от нее по всем направлениям: по правой ноге вниз, по животу и спине вверх, одним побегом опутывая шею, двумя другими – правую руку, левую.
«Гипноз? Это гипноз?» – думает Костя, потрясенный и оцепеневший, глядя на то, как Люда склоняется над неподвижным телом дочери, достает из кармана халата маленькие маникюрные ножницы и вонзает их загнутое острие малышке в глаза – в один, потом в другой.
Когда все было кончено, низкорослый оставил кресло, подошел к Люде, глянул вниз, на девочку, и, заботливо приобняв Люду, отвел в сторонку.
– Ну-ну, хватит, – с неожиданным сочувствием произнес он. – Хватит.
Дрожа и беззвучно плача, Люда выбежала из комнаты. Низкорослый вновь сел в кресло. Когда Люда вернулась, Костя увидел в руке у жены большой кухонный нож с широким двадцатисантиметровым лезвием. Низкорослый тоже заметил нож и произнес:
– Нож захватила? Прелестно! Теперь тебе есть что в себя воткнуть. Во имя шаммакх. А ты стой! – последнюю фразу он обратил к Косте, который дернулся было в сторону жены.
Костя почувствовал, как мышцы его застыли, напряглись, отвердели.
Люда распахнула халат. Затем слегка согнула и развела колени, нагнулась, приставила острие ножа, зажатого в обеих руках, к промежности и, до крови закусив зубами нижнюю губу, начала вгонять нож себе во влагалище, вращая при этом ручку и проворачивая лезвие внутри.
В ужасе Костя смотрел на это. Он видел мольбу и недоумение в обезумевшем взгляде жены: она сама не понимала, что делает, какая сила завладела ее руками. Полностью загнав лезвие себе между ног, Люда продолжила стоять в неестественной позе: согнувшись, руки опираются в колени. Похоже, ее мышцы оцепенели, как и у Кости. По внутренней стороне ляжек ручейками текла кровь.
– Постой пока вот так, – сказал низкорослый Люде и обратился к мальчикам: – Эй, пацаны! – Сережа с Ромкой посмотрели на него; странные у них были взгляды, словно утопающие в дреме. – Момент ловите! Потом уже поздно будет.
«Что еще за момент?» – не понял Костя.
Сережа подошел к матери и опустился перед ней на колени, а та положила ему на плечи свои дрожащие, испачканные кровью ладони. Костя тут же вспомнил знаменитую картину Рембрандта «Возвращение блудного сына», только вместо бородатого старика отца здесь была довольно-таки молодая мать. В следующее мгновение Костя понял, зачем сын встал на колени: он вытаскивал нож у матери из промежности. Достав его, Сережа поднялся и окровавленным лезвием отвел в сторону край халата, обнажая мамину грудь. Обернувшись к низкорослому, спросил:
– Можно я потрогаю?
– Дурень! – осклабился тот. – Ты у отца спрашивай. Это ж все его собственность. Я-то тут при чем?
– Пап, можно? – обратил Сережа к отцу искаженное неестественной улыбкой побледневшее лицо, влажное от испарины.
И Костя услышал свой голос – словно голос постороннего, сидящего внутри, шевелящего Костиными губами и языком:
– Конечно, можно! Я вообще за то, чтобы дети… это… ну… – он запнулся, задыхаясь от омерзения к самому себе.
Сережа осторожно тронул мамину грудь, потом, осмелев, охватил ее пятерней, начал мять пальцами. Обернулся к отцу и восхищенно произнес:
– Кайфово, пап! Кисель прям такой! Мама у нас клевая телочка, да?! Жаль, у нее между ног всю резьбу сорвало, а то б я ее чпокнул!
Интонация была фальшивой, словно плохой актер давился заученным текстом.
– А ты знаешь, как сделай с ней? Ты ее… – бодро начал Костя и осекся.
«Черт, что я несу!» – думал он, с тошнотворным ужасом сжимая челюсти, чтобы не произнести до конца ту чудовищную фразу, которую хотел сказать. «Да что ж это такое?! Что с нами со всеми?!» – панически металась мысль, будто птица в клетке оцепеневшего тела.
– А че сделать-то? – с интересом откликнулся Сережа, но в этот момент Ромка выхватил нож из руки брата и резанул его по горлу.
Пока Сережа хватался руками за рану, плюющуюся кровью, Ромка с остервенением наносил матери удары, раз за разом, вонзая нож ей в живот. Люда попятилась, спиной вжалась в стену и сползла на пол. В ее глазах уже не было ничего человеческого: так мог бы смотреть какой-нибудь предмет мебели, если б вдруг на мгновение уподобился человеку.
Оцепенение оставило Костю. Ослабевший, он схватился рукой за стену.
– Что, Константин Александрович, – раздался голос низкорослого, – сделай уж и ты, наконец, хоть что-нибудь во имя шаммакх.
Костя, пошатываясь, подошел к Ромке, который продолжал кромсать ножом неподвижно лежавшую мать, и, захватив сзади его голову, одним резким движением свернул мальчишке шею. Затем тяжело опустился на пол и взглянул на незнакомцев.
А они ведь молодые, вдруг подумалось ему, и тридцати еще нет, выглядят только потрепанно. Низкорослый, наверное, и в детстве был этаким маленьким старичком. А верзила, похоже, с придурью.
Гости переглянулись, низкорослый произнес:
– Что ж, теперь, когда лишних не осталось, позвольте представиться. Артем Андреевич Тарасов. А мой друг – Вячеслав Михайлович Шугаев. Мы, скажем так, вольные исследователи некоторых любопытных феноменов. Пришли мы, собственно, к вам, Константин Александрович, потому что корень проблемы – вы. Это ведь вы заключили договор с дьяволом…
– С каким дьяволом? Что за чушь! – перебил Костя.
– Метафора! Просто метафора, – пояснил Тарасов. – Я про ваши отношения с шаммакх.
– Что это еще такое? – спросил Костя.
– Да вот же оно! – и Тарасов указал пальцем на африканский сосуд, стоявший на комоде. – Вы уж и забыли, как это называется? Правильно! Чем меньше помнишь, тем лучше идет
