Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
III
Ничего удивительного: ей приснилось «это» из термоконтейнера. Она находилась в комнате отца Рика в доме престарелых (даже во сне она не могла думать о нем как о «Гэри» или «мистере Уилсоне», не говоря уже о «папе»). Свекор сидел в зеленом виниловом кресле у окна, его лицо было обращено к льющимся на него солнечным лучам, вызывая у Конни ассоциацию с растением, питающимся светом. Зеленый свитер «Jets» на нем усиливал ее. Глаза мужчины были закрыты, губы шевелились в беспрестанном бормотании, характерном для болезни Альцгеймера, подавлявшей последние остатки его личности. В потоке яркого света он выглядел моложе своих пятидесяти восьми, как если бы был молодым дядей Рика, а не отцом, недостаточно пожившим для болезни, которая поглощала его с неумолимым терпением питона, обнимающего свою жертву.
Конни стояла в комнате спиной к огромному комоду, верх которого был завален орхидеями с красновато-лиловыми и розовыми лепестками. Воздух полнился солоноватым запахом водорослей, запекающихся на пляже, и она знала, что именно таков и есть аромат цветов.
Хоть Конни и не заметила, как в комнату вошел Рик, – сейчас он стоял на коленях перед отцом и тянул руки вверх и вперед, как бы протягивая отцу подарок. В сложенных чашей ладонях Рик держал предмет из термоконтейнера, и тот, не умещаясь, свешивался за их края. В плотном солнечном свете предмет казался значительно темнее и заметнее. Будь сцена перед ней фотографией, предмет в ладонях мужа смотрелся бы как черное пятно, проявившееся на поверхности фотобумаги.
– Вот, – сказал Рик отцу. Я принес это тебе. – Когда отец не ответил, Рик негромко окликнул его: – Папа.
Мужчина открыл глаза и повернул голову к сыну. Конни сомневалась, что он видел то, что Рик предлагал ему. Отец прохрипел:
– Цветок.
– Красивый, – сказал Рик.
Глаза отца сузились, и он повернул лицо к Конни. Он плакал, слезы катились по щекам – огненные линии в солнечном свете.
– Цветок, – повторил он.
За мгновение до того, как Конни осознала, что проснулась, она уже сидела в кровати. И хотя она почти не сомневалась, что на дворе глубокая ночь – точный час которой можно узнать, лишь когда вдруг зазвонит телефон и кто-то сообщит о семейной трагедии, – цифровые часы показывали, что полночь миновала лишь две минуты назад. Она проспала всего час. Конни повернулась к Рику и увидела, что его половинка кровати пуста.
Не было никаких причин для того, чтобы ее сердце стало биться сильнее. Рик постоянно засиживался допоздна, просматривая программы «Найтлайн» или Чарли Роуза. За семь лет, что Конни знала его, Рик спал чутко, страдал бессонницей, которая усугубилась после внезапно поразившего отца заболевания. В начале их отношений она частенько вставала искать его, желая увериться в том, что у него нет причин покидать общую постель. Она находила мужа на диване купающимся в голубоватом сиянии телевизора с открытым пакетом попкорна на коленях. Вот и сейчас она чувствовала себя готовой к тому, что он окажется там, но когда спустилась с лестницы и обнаружила, что в гостиной темно, нечто похожее на панику заставило ее резко выпрямиться.
– Рик? – позвала она. – Милый?
Конечно же, он был в кухне. Она заметила его в тот момент, когда он откликнулся:
– Я здесь.
В уличном свете, сочившемся из окна, она увидела Рика: в белой футболке и боксерах он сидел за кухонным столом, руки над клавиатурой ноутбука своего отца, открытого и включенного. Термоконтейнер, который он отодвинул, чтобы освободить место для компьютера, был как будто закрыт. (Она не была уверена, отчего эта деталь заставила ее сердце замедлить бег.) Конни пошла по коридору к мужу со словами:
– Снова не спится, да?
– Не-а, – он не отрывал глаз от экрана компьютера.
– С тобой такое всякий раз, когда мы навещаем твоего отца.
– Разве? Впрочем, наверное, так и есть.
Она погладила его по спине:
– Ты делаешь для него все, что можешь. Он в хорошем месте.
– Ага.
На экране ноутбука на фоне звезд висела красноватая сфера. Конни узнала картинку с сайта НАСА и следующую, на которую переключил экран Рик: неровная плоскость, раскинувшаяся под звездным небом, в центре которого скопление карикатурно жирных стрелок обозначало несколько светящихся точек, – Солнце и планеты Солнечной системы. На третьем изображении она увидела восемь концентрических зеленых кругов вокруг яркой точки – все это находилось в одном конце большой оси огромного красного эллипса. Эти картинки сменились фотографией массивного каменного монумента – прямоугольный блок стоял на его коротком конце, другой блок лежал на вершине, образуя Т-образную форму. На передней части высокого камня была высечена жирная линия, спускавшаяся от верхнего правого угла почти до самого низа левого угла, где снова загибалась вправо, и этот изгиб складывался в изображение припавшего к земле четвероногого животного, которое Конни не удалось опознать. Далее следовала еще одна картинка, изображавшая трио круглых сооружений, расположенных под защитой склона пологого холма. Диаметр каждого из них определялся толстой стеной, внутри стояли Т-образные монолиты, подобные изображенному на предыдущем экране.
Рик быстро пролистал дюжину следующих изображений – длинные ряды уравнений более сложных, чем те, с которыми Конни сталкивалась в колледже на уроках математики, каждое из которых наполовину состояло из символов – греческих, по ее мнению, но она не была уверена. Когда Рик добрался до того, что напоминало список вопросов, он перестал листать. Конни удалось прочитать первую строчку: «12000-летняя орбита совпадает с периодом строительства Гёбекли-Тепе [52] – построена до посева или в ответ на него?»
«О боже», – подумала Конни, а вслух проговорила:
– Пойдем в кровать?
– Да, сейчас. Ты иди, я приду.
– Я не хочу, чтобы ты полночи здесь просидел, терзаемый угрызениями совести.
Немного помолчав, он сказал:
– Это не угрызения совести.
– Да? А что же?
Он покачал головой:
– Сон приснился.
У нее во рту пересохло:
– Сон?
Он кивнул.
– Я сидел здесь с папой. Мы оба в смокингах, а стол накрыт для какой-то изысканной трапезы: белая льняная скатерть, канделябры, фарфоровая посуда – полный набор. Было раннее утро – по крайней мере, я так думаю, поскольку комнату заливал свет из окон. Тарелки, столовые приборы, бокалы – все ослепительно сверкало. Как мне показалось, мы долго сидели там – то есть, здесь, а потом я заметил, что папа держит вилку и нож и режет что-то на своей тарелке. Вон ту штуковину, –
