Трупорот и прочие автобиографии - Джон Лэнган
Еще была история, которую я не пытался записать, потому что мама рассказала ее только однажды, пасмурным днем во время первого отпуска в доме, ставшем нам практически родным, в конце второй недели нашего там пребывания. Отец, недавно выписавшийся из больницы (в сентябре прошлого года его чуть не отправили на тот свет два сердечных приступа, о чем мы старались лишний раз не вспоминать), полюбил долгие прогулки: иногда он брал с собой маму, иногда – кого-то из нас, детей. Во время прилива он учил нас бросать по воде камешки; мне этот навык никак не давался, в отличие от сестер и брата. Так вот, в один из подобных дней мама решила посидеть на камне с книгой, а я остался рядом с ней, пока прочие члены нашей семьи бродили вдоль песчаного берега. Жаль, не помню, что за книгу читала мама; там, кажется, говорилось про медсестру, работавшую в Лондоне во время войны; она полюбила американца, оказавшегося шпионом. Над сюжетом мать посмеялась, но описания города в разгар бомбардировок сочла правдоподобными.
– Знаешь, – сказала она, кладя открытую книгу обложкой вниз на камень рядом с собой, – Гринок сильно бомбили во время войны.
Я знал – она говорила об этом не раз, – поэтому невольно кивнул, не придавая ее словам особого значения. Потом, спустя много лет, если не десятилетий, я прочитал про так называемый «Гринокский блиц». Город бомбили две ночи подряд, шестого и седьмого мая сорок первого года, начиная с полуночи. Маме тогда исполнилось четыре. Клайд с его судостроительными верфями и глубоководными портами считался лакомой целью. За два месяца до этого, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое марта, люфтваффе нанесли удар по Клайдбанку, расположенному недалеко от Глазго, в ходе «Клайдбанковского блица». Потери и разрушения были столь огромны, что к началу мая немецкие военно-воздушные силы нацелились на запад, то есть на Гринок. Триста пятьдесят бомбардировщиков в сопровождении истребителей пересекли Северное море и сбросили на город разрывные и зажигательные бомбы, а также фугасные мины на парашютах. Самолеты обстреляли всех, кому не повезло оказаться на открытой местности. Погибших было меньше, чем в Клайдбанке (двести семьдесят один человек), но количество раненых не поддавалось исчислению (более десяти тысяч!). Кто мог, укрылся в железнодорожных тоннелях в восточной части города, остальные попрятались в бомбоубежищах или, если таковых рядом не имелось, по подвалам. Пять тысяч домов были разрушены, двадцать тысяч – повреждены. Однако операция не увенчалась успехом, немцы не достигли своей цели – им не удалось уничтожить верфи Гринока и корабли, стоявшие на якоре в Клайде. Выжившие надолго затаили обиду, вплоть до того, что мама не позволила отцу купить немецкую машину. Когда мы позднее ездили в Шотландию (летом после того, как я закончил школу), мать показала мне в Гриноке здание, стены которого были испещрены отверстиями от пуль: здесь немецкий летчик расстрелял семью из трех человек. Каменный фундамент ремонтировать не стали, сделав из него своеобразный мемориал.
Однако на тот момент про «Гринокский блиц» я ничего не знал и, если честно, не думал, что мать скажет что-то еще: до того отстраненное, рассеянное, я бы даже сказал, мечтательное выражение было у нее на лице.
Но она заговорила снова:
– Первая бомбежка стала настоящей неожиданностью. Мать разбудила меня посреди ночи. Велела поскорей надевать пальто и ботинки. Дядя Бобби уже встал и оделся. Отец ушел. Он стоял на вахте: должен был проследить, чтобы соседи вышли из квартир. Предполагалось, что мы идем в бомбоубежище. С собой надо было взять противогазы – вдруг немцы применят газ. Их всегда нужно было держать под рукой, куда бы ни пошел. У меня был детский, в виде Микки Мауса, с ушками, чтобы не так страшно. Помню, как мать искала его, а он завалился под кровать. Мы ушли прежде, чем вернулся отец. Мать хотела подождать его, но бомбы уже падали. Они сперва свистели, потом громко бахали. Мы с Бобби, держа мать за руки, бегом спустились по лестнице. Она всегда говорила, чтобы мы не бегали по ступенькам. Особенно Бобби. Но не в этот раз.
На улице было шумно: гудели самолеты, ревели двигатели. Словно гигантские пчелы, они налетели со всех сторон. Со свистом падали бомбы. Наш дом стоял прямо у воды. Когда мы вышли, то увидели город. Повсюду взрывалось, полыхало оранжевым и красным. Шумели не только самолеты: с грохотом рушились здания, выли сирены, кричали и плакали люди. Над головой очень низко пролетел истребитель; от трассирующих пуль на его крыльях проступили зеленые черточки. Постоянно стрекотали, будто кашляли, зенитки. На другой стороне улицы горела машина. В те дни автомобили были редкостью, и вид горящей машины поразил меня до глубины души. Воняло гарью и паленым деревом, углем и бензином. Мать побежала с нами в бомбоубежище. Там были многие из наших соседей. Все в противогазах. Выглядели люди жутко и пугающе. Мать нашла нам место, помогла с противогазом. Всегда говорили, что родители сперва должны надеть маску себе, а затем ребенку, но она сделала наоборот: сначала мы с Бобби, а уже потом она. Приходили люди. Отца с ними не было. Внизу грохотало не так громко, но от снарядов тряслась земля. Я спросила маму, где отец. «Где он? Хочу к папе». Я заплакала, не снимая противогаза. Мать пыталась успокоить меня. «Он сейчас придет, – говорила она. – Подожди минутку. Уже скоро».
В убежище опять зашли люди, с ними – отец. Он был без противогаза. «Видишь, – сказала мать. – Вот и папа». Я снова заплакала, уже от радости. Отец подошел к нам и взял меня на руки. Я обхватила его за шею и пожаловалась, что мне страшно. Он обнял меня, сказал, что все будет хорошо. Матери объяснил, что его задержали Муиры. Это была пожилая пара, они жили на нашем этаже в конце коридора. Отец постучал к ним и велел прятаться. Они отказались. Заявили, что прожили на этом свете немало лет, и если Господь считает нужным забрать их к себе, пусть так и будет. Отец начал с ними спорить. Сказал, что падают бомбы. Их разорвет на части. Но его не слушали.
