Трупорот и прочие автобиографии - Джон Лэнган
В общем, отпуск в тех краях проходил отлично, не считая одного маленького неудобства: размеры домика не позволяли нашей семье разместиться с комфортом, поэтому о личном пространстве и уединении приходилось забыть. На следующий год папа с мамой решили проблему, сняв жилье у родственников старого янки, которому принадлежал первый коттедж. Новое жилье оказалось гораздо больше, с просторной комнатой и мансардой. Наверху стояли две узкие кровати для меня и брата и одна широкая для сестер; между ними висела серая шерстяная занавеска. Родители спали внизу, и у них тоже была своя занавеска, только в желтый цветочек. Если выдавалась холодная погода, в гостиной рядом с родительской кроватью ставили металлическую жаровню, куда складывали дрова. В доме не было телевизора, но нас это не смущало: мы читали книги, слушали шоу Ларри Глика на маленьком радиоприемнике, привезенном с собой, или играли в карты за кухонным столом (обычно в джин-рамми или в «Достань соседа» – игру, название которой говорит о моих отношениях с братом и сестрами больше, чем хотелось бы).
Дом стоял на крутом склоне, а с террасы открывался прекрасный вид на деревья и реку внизу. Правда, на пляж приходилось спускаться – и, что еще более важно, подниматься – по длинной лестнице. Впрочем, ноющие икры и колени были справедливой платой за прогулки, поскольку здешний пляж оказался гораздо лучше, чем возле прошлого дома. Берег был более пологим, и во время отлива обнажалась широкая полоса из песка и камней. Когда вода прибывала, некоторые валуны оставались на поверхности, и можно было прыгать по ним, пока вокруг плещутся волны. Из воды выпирали острые скалы, рядом с которыми виднелись причалы (папа решил, что там ставят ловушки на омаров, но, как по мне, идея была бредовой, хотя сам я ничего вразумительного не придумал). Недалеко от подножья лестницы, примерно в тридцати метрах, возвышался огромный по сравнению со своими собратьями валун: бело-серый, выше человеческого роста, длиной больше метра. По форме он напоминал голову кашалота. Можно было залезть на него с камня поменьше, похожего на китовый хвост. Мы с братом и сестрами постоянно забирались туда и разглядывали пляж с высоты, а родители наперебой твердили, чтобы мы были осторожнее.
В паре метров от этой достопримечательности находилась скала поменьше с плоской макушкой, которую облюбовала мама: она частенько сидела там и читала (как правило, свежие романы Даниэлы Стил). Иногда я тоже забирался к ней, захватив для виду книжку, если хотел поговорить о чем-нибудь интересном. За последние четыре года характер наших бесед изменился: мать начала рассказывать о своем детстве в Шотландии, о старшем брате, с которым у нее сложились непростые отношения; о парне, с которым она была помолвлена до встречи с папой; о том, как они переехали в Америку; как жили у маминой кузины в Бруклине; о том, как они с папой в самое первое, удивительно жаркое лето в Штатах по привычке носили шерстяные свитера. Иногда, поднявшись по лестнице в дом, она просила папу уточнить некоторые детали. (Но только не о предыдущем женихе, о нем она при отце никогда не говорила; потом я узнал, что этот человек эмигрировал в Австралию.) Отцовские ответы в свою очередь наталкивали маму на новую мысль, и уже вместе они рассказывали мне и брату с сестрами, как жили, когда были совсем маленькими, а вокруг бушевала Вторая мировая война, или как, всю жизнь проведя в городе, вдруг поселились в сельском доме, где с соседнего участка мычат коровы, не давая ночами спать. Папа мог рассказать какую-нибудь ужасно смешную байку из своего армейского прошлого (он служил в британской армии и чего только не вытворял), а мама – про то, как ездила с подружками в Глазго на танцы. Родители были прекрасными рассказчиками, поскольку выросли в те времена, когда доступных развлечений было не так уж много, а значит, высоко ценилось умение поведать забавную историю или спеть красивую песню. Сидя на камнях возле воды или на стульях вокруг жаровни, от которой промозглым вечером исходило приятное тепло, мы зачарованно слушали рассказы родителей, сплетаясь с ними в единое целое, становясь частью истории, уходящей корнями в далекое прошлое задолго до нашего рождения.
2. Гринок
Некоторые мамины истории я слышал впервые. Например, про быка, отбившегося от стада по дороге из доков на скотобойню: зверь вломился к ним в дом и забежал по лестнице на второй этаж. Им с матерью оставалось лишь испуганно кричать и звать на помощь. Или про несчастный случай, когда она каталась на санках одним особенно холодным зимним утром: за ночь сильный снегопад засыпал холмистые улицы города, превратив их в удобные трассы. Мать с друзьями сооружали сани из всего, что попадалось под руку, – из кусков дерева, из ящиков, из коробок. Обычно самодельные конструкции проезжали совсем немного, но деревяшка, на которую села мама, оказалась на удивление скользкой и стала набирать скорость. Сперва было весело, а потом страшно: мама поняла, что остановиться не сумеет, улица заканчивается, а впереди широкий проспект, на котором стоит большая повозка, запряженная лошадьми, и сани летят аккурат в ее сторону. К счастью, за детьми присматривал отец, и когда угол деревяшки зацепился за обод заднего колеса и мать кувырком полетела через улицу, он рванул со всех ног по скользким булыжникам; подбежал к ней, пока она лежала на спине, ошеломленно хлопая глазами и глядя, как крутится над головой небо, схватил на руки и потащил в больницу.
Потом мать повторяла эту историю еще несколько раз; более того, когда я учился в колледже, то нарочно выспросил подробности, потому что хотел написать на ее основе рассказ. Я писал с детства, лет с четырнадцати, когда познакомился с творчеством Стивена Кинга, и это определило мое будущее. Позднее, прочитав романы Уильяма Фолкнера, я решил обратиться за вдохновением к семейным
