Мальчики в долине - Филип Фракасси
В первый заход он притащил две бочки. Возвращаясь в вестибюль, он тяжело дышал, руки горели от напряжения. Во второй заход он притащил еще две бочки. Прихватил лампу из столовой и заткнул топор за пояс. Это была единственная вещь, которая могла пригодиться.
По крайней мере, теперь он сможет себя защитить.
Я молюсь, чтобы с тобой все было в порядке, Питер. Будь я проклят за то, что послушался этого старого дурака!
Пул как-то умудрился самостоятельно доковылять до дверей часовни. Когда Дэвид возвращается в вестибюль во второй раз, священник уже ждет его там.
– Поставь три бочки в центр вестибюля, чтобы их было видно с балкона. Поставь их поближе к дверям.
– Может, определитесь? – огрызается Дэвид тоном, который еще недавно и представить себе не мог по отношению к главному священнику, тому самому, который когда-то избивал его розгами по рукам и спине в наказание за проступки, о которых он даже не помнит.
И Бог свидетель, как это приятно.
– Так их поставить в центре или у дверей? – спрашивает он уже мягче.
Пул отвечает не сразу, словно решает, не отчитать ли мальчика за тон, но затем нетерпеливо машет рукой.
– Просто сделай это.
Дэвид вздыхает и ставит три бочки на полпути между центром вестибюля и дверьми.
– Ладно, отец. Готово.
– Хорошо. Ты взял топор?
Дэвид достает его из-за пояса и сжимает, чувствуя, как он оттягивает руку. Ему кажется, что он слышит приглушенные крики, и его охватывает нетерпение, как огонь охватывает лес.
– Да. Отец, нам нужно спешить…
– Не дерзи мне, парень, – выплевывает тот, словно бьет хлыстом. – На первый раз я тебя прощаю.
Дэвид сглатывает. Надо отдать ему должное, даже без глаз он остается злобным старым ублюдком.
– Да, отец, – говорит он и ждет.
Пул кивает.
– Сорви кран от одной из бочек. Если не сможешь сбить его обухом топора, проруби дыру в дереве.
Дэвид смотрит на бочки темно-красного дерева, на металлические краны у их основания.
– Но… – начинает он, но Пул его перебивает:
– Живо! Ты сам сказал, нам нужно спешить!
Дэвид молча кивает, перемещает топор в руке тупым концом вниз и со всей силы бьет по крану.
Он с легкостью выскакивает, и из образовавшегося отверстия хлещет керосин, растекаясь по полу. Удовлетворенный, он подходит к Пулу.
– Готово.
Пул протягивает руку, нащупывает плечо Дэвида и хлопает по нему.
– Отлично. – Он берет Дэвида за руку и вручает ему жестяную коробочку. – Возьми мои спички и зажги лампу. Тебе придется нести лампу, оставшуюся бочку и топор. Справишься?
– Да, отец, – отвечает Дэвид, и ему противно, что он с такой гордостью исполняет желания старика.
Пул похлопывает Дэвида по щеке и улыбается. Кожа у него на ладонях шершавая, как наждачная бумага, и Дэвид едва сдерживается, чтобы не отшатнуться от его прикосновения.
– Хороший мальчик. По дороге я расскажу, что делать дальше. Теперь бери все, а я возьмусь за твой локоть, будешь меня вести.
– Ладно, но куда мы идем?
– Туда, куда ты хотел пойти все это время, сын мой, – говорит он, крепко, до боли сжимая руку Дэвида. – Отведи меня к другим.
54
Пробираясь ко мне, Джонсон грубо отталкивает Бартоломью в сторону.
А я снова, как идиот, словно окаменел. Я замер с открытым ртом, а мозг выкрикивает команды беспомощному телу:
ВСТАВАЙ! СРАЖАЙСЯ! БЕГИ! БОРИСЬ ЗА ВЫЖИВАНИЕ!
СПАСИ ИХ!
– Я… Стойте…
Джонсон тянется ко мне, а я так и не знаю, что делать. Единственное, что пришло в голову, – закричать, и я уже готов крикнуть, как вдруг посох Эндрю врезается сбоку в обожженное, изуродованное лицо здоровяка. Его голова дергается вбок, он ошарашен. Повернув голову, я вижу Байрона, который сжимает посох, словно монгольский воин, готовящийся к кавалерийской атаке.
Ошеломлен и Сэмюэл, у которого он каким-то образом вырвал посох, губа у него разбита. Видимо, Байрон врезал ему по зубам, а потом выхватил оружие.
Это выводит меня из состояния тупого оцепенения, и в мгновение ока я вскакиваю на ноги.
Может, самое время? Дадим последний бой?
Да будет так.
Я готов драться.
– Стоп! – выкрикивает Бартоломью, непонятно кому – нам, Джонсону или своим. Но все на миг замирают. – Джонсон, какой же ты гребаный идиот. Пустоголовый тупой бычара, – говорит он и пронзает меня полным ярости взглядом. – Я передумал. Лучше убей Байрона. Я хочу, чтобы Питер видел смерть своего друга.
Байрон с ревом снова замахивается посохом, но на этот раз Джонсон начеку и ловко перехватывает его. Он вырывает посох из рук Байрона и отбрасывает в сторону. Байрон и дернуться не успел, как Джонсон протягивает огромные руки и, схватив его за голову, притягивает отважного мальчика к себе.
Байрон кричит, а Джонсон опускается на колено, обхватывает рукой его горло и начинает душить. Лицо Байрона наливает краской, а Джонсон поверх его головы смотрит на меня единственным отвратительным глазом, как будто его наслаждение убийством отражается у меня на лице и ему не терпится это увидеть.
– Питер, сделай что-нибудь! – кричит Финнеган.
Да! Я должен! Но что? У меня нет оружия – ни окровавленного креста, ни молотка, ни ножа.
Мне не хватит сил вырвать Байрона из стальной хватки, и мы в меньшинстве.
Другие смеются и кричат. Они подначивают Джонсона, выкрикивают слова ободрения, а жизнь Байрона медленно утекает.
– Джонсон! Прекрати! – велю я самым властным, самым священническим, самым взрослым голосом.
Но он лишь сильнее сжимает руки на горле. Веки у Байрона дрожат, лицо краснеет, как редька. У него подкашиваются ноги, что только усиливает давление на горло.
Я не знаю, как или почему эта мысль приходит мне в голову.
Наверное, когда я вспоминаю, что в кармане у меня флакон со святой водой.
Я вытаскиваю флакон и выдергиваю пробку. Я не могу думать, в голове царит хаос, меня переполняют паника, страх и безумное отчаяние. Мне кажется, что это делаю не я.
Я окропляю лицо Джонсона святой водой.
Его глаз широко раскрывается, словно от шока. Вода стекает по обожженной коже, блестит на окровавленной ткани, вплавленной в его лицо.
Заученные слова таинства крещения льются с моих губ, как елей.
– Теодор Джонсон, веруешь ли ты в Иисуса Христа, единородного сына Господа нашего, который был рожден и страдал ради нас?
Финнеган дергает меня за локоть.
– Питер, что ты делаешь? – шипит он.
Я с удивлением замечаю, что хватка Джонсона ослабевает. Байрон
