Мальчики в долине - Филип Фракасси
Дэвид приближается к алтарю, от Пула его отделяет несколько футов.
– Думаю, их убивают, отец.
– Я в этом практически уверен, мой мальчик. Подойди ближе. Мне нужна помощь. – Пул стонет и тщетно пытается приподняться, чтобы перевернуться. – Нам так много нужно сделать.
Дэвид смотрит на догорающие свечи в канделябрах. Часовня кажется какой-то опустошенной, как будто из нее высосали жизнь и надежду, выжгли огнем. Ему не хочется оставаться здесь ни секунды.
– Простите, но мне нужно возвращаться, отец. Я должен им помочь.
– Поможешь, сын мой, обязательно. – Наконец Пулу удается принять сидячее положение. Его бесстрастный голос дребезжит, как разболтавшееся колесо повозки.
Дэвид не подходит ближе.
– Но сперва, – говорит Пул, поворачиваясь к мальчику, – мы должны кое-что сделать. И мне жаль, но…
Пул поднимает на Дэвида безглазое, покрытое кровавой коркой лицо. Мальчик не может сдержать крика.
– Боюсь, мне понадобятся твои глаза.
52
Бартоломью загнал нас в самый дальний от дверей угол спальни. Подальше от единственного выхода. Единственного пути к спасению. Возле дверей стоят двое мальчишек, вооруженных ножами, и размахивают острыми стальными лезвиями, готовые пустить их в ход.
Нас заставили сесть на пол и забрали все оружие, которое у нас было, если это вообще можно назвать оружием. Палки и карандаши. Молоток для отбивания мяса у Байрона. Крест, которым был убит Эндрю.
Сэмюэл с посохом в руках сторожит нашу кучку. Я уже думаю об этих детях как о выживших. И молюсь, чтобы мы ими и остались.
Я сделал все возможное, чтобы успокоить тех, кто в этом нуждался. И когда бойня наконец утихла, я смог всех пересчитать. Нас осталось шестеро. Шестеро человек в здравом уме.
Байрон. Тимоти. Три младших мальчика: Гарри, Томас, Финнеган.
Я.
Полагаю, Пул тоже мертв, как и Эндрю. Отец Уайт завернут в саван и покоится у наружной стены часовни вместе с другими жертвами той бойни.
Не осталось никого, кроме нас.
– Теперь слушайте меня внимательно, – говорит Бартоломью, расхаживая перед нами, как учитель, объясняющий сложную тему. – Если вы поклянетесь мне в верности, я обещаю, что вы не пострадаете. Вы примкнете к нам, и, когда взойдет солнце, мы с вами сытно и вкусно позавтракаем. Разве не чудесно звучит? Припасы теперь наши, а нас стало гораздо меньше, и, что самое приятное…
Обведя лица всех сидящих перед ним, он останавливает взгляд на мне.
– Никаких священников.
Бартоломью подходит, поднимает ногу и ставит ее мне на грудь. Я чувствую, как рядом ерзает Байрон, но стараюсь не шевелиться и надеюсь, что он будет вести себя так же. Малейшее сопротивление – и они разорвут нас на части, как кроликов, угодивших в силки.
– Ты видишь, как я милосерден, Питер? Или все еще думаешь, что я… кто? Демон? Одержимый? Ты все еще веришь, что можешь изгнать меня с помощью креста и плохой латыни?
Он легонько толкает меня ногой, я отклоняюсь назад и упираюсь рукой в пол, чтобы не упасть.
– Итак, – продолжает он, снова принимаясь шагать, – кто воспользуется моим милосердием?
Я слышу шорох за спиной. Кто-то встал на ноги. Я закрываю глаза и чувствую, как бурлит желудок. Во рту появляется горький привкус. Я еще не услышал ни слова, но меня уже грозит захлестнуть отчаяние.
– Я, – говорит кто-то. – Я хочу жить.
Кто-то проходит мимо меня. Байрон чертыхается себе под нос. Я открываю глаза и вижу, как Бартоломью обнимает маленького насмерть перепуганного Гарри, которому всего восемь лет. Часть меня испытывает облегчение. Одним погибшим меньше. Тех, за кого я несу ответственность, стало на одного меньше.
Я желаю ему всего наилучшего.
– Хорошо, – говорит Бартоломью. – Кто-нибудь еще?
Никто не двигается, и я вижу, как лицо Бартоломью искажается вспышкой гнева и разочарования. Сверкнув темными глазами, он зловеще кривит рот.
– Думаю, – медленно говорит он, – вы слишком уверены в нашем святом Питере. Простите, я хотел сказать в отце Питере. Не хочу расстраивать вас, братья, но Питер ведет вас не в том направлении.
Он отворачивается от нас и складывает руки за спиной.
– Брат Джонсон, – говорит он, и великан, который все это время так и стоял у стены, понурив голову, словно скучая, смотрит на Бартоломью.
Бартоломью оборачивается, и, взглянув на его лицо, я еще раз убеждаюсь, что был прав. У детей не бывает таких лиц, мальчики так не смотрят. В тускло мерцающем оранжевом свете я вижу не знакомого мне Бартоломью, а нагромождение черных морщин, глубоко посаженные красные глаза и рот, до отказа набитый зубами.
– Подойди сюда, Джонсон. Подойди сюда и убей Питера.
Джонсон отталкивается от стены и шаркающей походкой идет к нам.
Бартоломью обращается к остальным с издевкой и ненавистью в голосе:
– Вам лучше отвернуться, – говорит он и поворачивается ко мне.
Вернув на лицо улыбку, он снова превращается в ребенка.
– Зрелище будет не из приятных.
53
Погреб под кухней – едва ли не худшее место, куда можно было послать Дэвида. Там темно, сыро, все в паутине, страшно, мерзко пахнет, в общем, отвратительно.
И второй спуск туда не лучше первого.
Он хочет бросить Пула, побежать обратно наверх, в спальню, вступить в драку и спасти своих друзей, кто бы или что бы (как считает Питер) на них ни напало. Дети, демоны, думает он, какая разница? В любом случае они хотят его убить. Как и Питера, и Эндрю, и остальных ребят.
Он должен вернуться.
Но Пул убедил его, что лучший способ их спасти – делать то, что он скажет, помочь ему отомстить им всем.
– Око за око, – сказал священник и захихикал, как злая ведьма из сказки. Дэвид тогда чуть не сорвался и не убежал. Чуть. Но десять лет муштры, наказаний и выполнения приказов не прошли даром. Пул выжег свою волю в сознании Дэвида, вырезал ее в его душе. И пусть старый священник больше не может наказать его за непослушание, это уже не имеет значения.
Дэвид не может его ослушаться, даже если хотел бы.
Поэтому он спустился в погреб и принес все, что просил Пул. Четыре бочки с керосином. Лампу. Топор.
– Бочки тяжелые, но ты сильный, – сказал священник, его лицо было так близко, что Дэвиду пришлось делать над собой усилие, чтобы не смотреть в красные впадины вместо глаз. – И не забудь
