Ричард Кнаак - Король серых

Эльф не разделял склонности других призраков изъясняться штампованными рифмами, и вместе с тем его высокопарный, ритмический слог в чем-то казался еще большей пародией на живую речь. Джеремия не удивился бы, если бы кто-то из этих двоих, Оберон или Титания, стал цитировать Шекспира.

— Мы знаем, ты бы хотел вернуться в измерение смертных, — продолжал Оберон, — но это играло бы на… когти ворону. Он будет только рад, если ты исчезнешь, тогда не будет короля, а следовательно, не будет и контроля над ним.

Оберон говорил веско, убежденно, однако Тодтманн не слишком доверял королю волшебной страны, чтобы принимать каждое его слово за чистую монету. Черная птица могла бы отпустить его еще тогда, когда они с Каллистрой были у него дома, но вместо этого ворон напал на них, заставив отказаться от намерения покинуть пределы царства Серых. Нет, Оберон или ошибался, или лгал.

Первое представлялось сомнительным.

Оберон принял его молчание за выражение интереса и даже согласия и удовлетворенно кивнул:

— Ты ведь понимаешь — ворона нельзя предоставить самому себе. Вот и хорошо! Кроме того, теперь ты уже должен был понять, чего стоит слово Агвиланы. Говорю тебе, старый мошенник себе на уме. Не зря его называют злым гением. Его заботит только собственная слава. Он ничем не лучше ворона.

— Но ты был с ним заодно, — сбитый с толку, пробормотал Джеремия.

— Это было продиктовано необходимостью. Но времена меняются, Джеремия. Все течёт, все меняется. Когда-то мир был чистым и непорочным. О, и тогда существовали черные тени и злые мысли, но влияние их было ничтожно. В те дни, когда люди верили в эльфов, троллей, драконов и тому подобное, в мире царили стабильность и порядок. Из царства грез мы следили за теми, кому обязаны своим существованием, защищая их от самих себя. Хотя мы ваши дети, но и люди те же дети. Под нашим неусыпным контролем люди учились укрощать в себе зверя… и им это удавалось… почти всегда.

Вошла служанка, которая принесла три кубка и графин. Она поклонилась господину и госпоже, затем — столь же учтиво — отвесила поклон Джеремии. Он вежливо кивнул ей, поймав себя на том, что ему приятны такие знаки внимания.

Служанка наполнила кубки прозрачной жидкостью. Когда она поднесла кубок Оберону, тот недовольно нахмурил брови и указал в сторону Джеремии. Юная фея вспыхнула — румянец странно контрастировал с изысканной бледностью ее лица — и поспешила к нему. Джеремия хотел было отказаться, вспомнив, что выпил уже довольно много вина, как вдруг ощутил ужасную сухость в горле. Фея, смущенно потупив взор, поставила кубок перед ним и поспешила назад, чтобы обслужить Оберона и Титанию.

Когда служанка удалилась, Оберон поднял кубок и сделал глоток. То же самое проделала и Титания. Тодтманн рассеянно смотрел на стоявший перед ним кубок, стараясь придумать благовидный предлог, чтобы отказаться. Так ничего и не придумав, он поднял кубок и чуть-чуть пригубил. Напиток был холодным и острым, напоминая на вкус апельсиновый сок. Все же Джеремия не рискнул выпить до дна.

— Мы хотели помочь людям еще больше, — продолжал Оберон. — И тогда некоторые среди нас предложили создать заклинание, которое найдет мудрого человека среди смертных и приведет его к нам, чтобы он жил среди нашего народа. Мы рассчитывали, что, благодаря нашим советам, собственному уму и способностям, которыми наделит его наше искусное заклинание, наш человеческий собрат по роли преодолеет опасности и невзгоды, которые подстерегают человека на пути к зрелости. — С этими словами король эльфов вскинул голову и расправил плечи. Джеремия машинально едва не повторил его телодвижение. Оберон со своей королевой являли внушительное зрелище. Если она излучала красоту и желание, от него исходило ощущение силы и решимости. — Не стану обманывать тебя, смертный — мы преследовали и собственные интересы. Мир среди людей означает мир в нашем царстве.

«Мы знаем, что вам во благо», — подумал Джеремия. Ему показалась забавной разница между тем, что рассказывал ему Арос, и словами Оберона. Но последнему он не верил. Возможно, Арос тоже лгал ему, но его рассказ был ближе к истине. Тодтманн знал, куда клонит эльф, но, поскольку плана бегства у него не было, он решил молчать в надежде на то, что ему удастся что-нибудь придумать… или объявится Арос в поисках своих пропавших союзников. Долговязый казался Джеремии более предпочтительным выбором.

— Не сомневаюсь, Арос сказал тебе о заклинании. Хоть ложь его нелепа, я знаю, что все объяснения основ нашего заклинания, возможно, были ближе к истине, чем остальной его рассказ. — Он снова глотнул из кубка; на сей раз Джеремия не последовал его примеру. — На самом деле я допускаю, что его история о том, что отклонилось от плана, тоже лежит в границах правдоподобия. Сказать по правде, Джеремия Тодтманн, никто толком не знает, что именно случилось. Известно лишь то, что с каждым последующим королем заклинание все больше и больше выходило из-под контроля. Оно выбирало смертных, которые совершенно не подходили для выполнения возложенной на них миссии. Безумцев и фанатиков. Но когда те оказывались в нашей среде, мы были уже не в силах что-либо изменить. Тьма, которую прежде нам удавалось держать в узде, разлилась. Мы стали все больше опасаться, что тьма изменит не только нас, но что она поглотит и реальный мир. — Глаза Оберона вспыхнули. — И это было началом конца того, что должно было стать Веком Гармонии!

Эти последние слова все еще звучали в ушах Джеремии, когда он вдруг обнаружил, что стоит — вместе с Обероном и Титанией — на какой-то возвышенности; перед ними открывался ласкающий взор холмистый пейзаж. Светило солнце, воздух наполняло пение птиц, вдали виднелась небольшая деревушка — крыши домов были сплошь крыты соломой. Настоящий рай для живописца. Разумеется, это не было реальностью. Это была воображаемая реконструкция мира, каким его видел король эльфов. Оберон хотел, чтобы Джеремия поверил в этот мир. Поняв все это, а еще то, что Оберону не удалось провести его, Тодтманн почувствовал себя увереннее.

— Вот что могло бы быть, если бы заклинание не отбилось от рук! В мире царила бы идиллия! Но вместо этого каждый король норовил все больше очернить мир, питая тьму.

Сказочный пейзаж внезапно поблек и начал дробиться. На месте лесов и зеленых холмов появились мощеные дороги и здания — искаженной формы, предвещающие недоброе. Из птиц остались одни вороны. Тот, кто не был знаком с миром теней, мог решить, что его преследует страшный кошмар. Земля пахла гнилью, а небосвод скрыли от глаз зловещие тени. Все словно вымерло — лишь крики черных птиц оглашали окрестности. Это место внушало отчаяние. Тодтманну становилось все труднее делать вил, что его это не волнует. Однако он выдержал. В этом жутком ландшафте реальности было не больше, чем в прежнем идиллическом пейзаже. Это была всего лишь очередная иллюзия Оберона.