Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Потом она расплакалась, ноги подкосились, Ксения опустилась наземь, в ладони уткнув лицо, а Герман с Решетовым подбежали к ней и неловко пытались утешать несчастную женщину, и это тоже было рационально и человечно, хоть и жалко и беспомощно. А больше не было нигде по всей земле тех сокровищ – рациональности и человечности, – ни даже в небе над землей, ни тем паче в том чудовищном сверхнебесном чулане, откуда изливалось гноящееся сказочное безумие на род людской.
* * *
Когда Петр всматривался в обыденный мир по ту сторону смерти – а мертвецу с трудом дается такое занятие, – он видел там хаос, вихри которого смели прежнее мироустройство. Сочувствия к живым он не испытывал. Да и какой смысл в сочувствии, когда ты мертв? Но странно было наблюдать, как рушится мир. «Будь я жив, – думал Петр, – я бы кричал сейчас, что наступила эра жестоких чудес. Кричал бы с восторгом или с ужасом». Но душа не шевелилась ни от какого сильного чувства. Даже любопытство, с которым Петр всматривался в кошмарные события по ту сторону смерти, было умеренным. И зудела заноза недоумения: действительно ли рушится мир? Быть может, это рушится мой разум и я наблюдаю проекцию его крушения во сне?
«Вдруг смерть – это не сон, – думал он, – а вечный наркотический галлюцинаторный транс, которому не будет конца, который чем дальше, тем будет становиться хуже, из одной стадии кошмарности переходя в другую, более глубокую, чудовищную?»
Он спрашивал у своей жены, видит ли она то же, что видит он, – всемирный хаос на той стороне? Всех этих абсурдных пляшущих божеств? Погибающих у них под ногами людей? А червей? А нелепых чудовищ? Видит она эти бредовые картины?
Она смотрела на него молча, и молчание лучше любых слов говорило ему:
«Какое тебе дело до этих жалких тварей? Разве ты один из них? Ты мертв, поэтому смотри вглубь смерти. Нам с тобой еще предстоит погружаться в ее глубины все дальше и дальше, глубже и глубже, ниже и ниже. Не будь таким поверхностным, не разочаровывай меня. Уходя из дома, надо хлопнуть дверью так, чтобы весь дом обрушился за твоей спиной. Не оборачивайся по дороге, не смотри назад, на поверхность, смотри вглубь своего пути, ведь он бесконечен, и бесконечна глубина».
И Петр вынимал занозу любопытства, что заставляла думать о мире по ту сторону, и бросал ту занозу себе под ноги.
Зачем пытаться понять события мира живых, если даже мир мертвых ты не в силах понять как следует? Петр все никак не мог разобраться в своем загробном статусе. Он знал, что был королем, который правит сказочной страной, и рядом была его королева, прекрасная и мудрая, и дочь-принцесса, такая милая малышка.
Законы смерти позволяли мертвецу смотреть на себя со стороны, и Петр видел статного, не молодого, но и не старого мужчину-воина, которым он был. Мудрые голубые глаза, прямой аристократический нос, которому чуть скошенные крылья придают характер орлиного клюва, хотя нос вовсе и не загнут крючком. Тонковатые губы изящно очерчены, но без женственной чувственности. Изгибаясь книзу, они выражают недовольство, не переходящее в брезгливость и капризность, но лишь в спокойное надменное неприятие. Он умеет улыбаться одной стороной лица, выгибая кверху левый уголок губ, и эта полуулыбка приводит королеву в тихий восторг, заставляет ее сердце биться чаще и грудь вздыматься выше. Мужественный, несколько массивный подбородок окантован аккуратной нордической бородой chin curtain.
Петр никогда не любовался собой при жизни, но после смерти не мог удержаться от любования, он нравился самому себе и видел, как взглядом пожирает его королева. Ему нравилось, что во всей его фигуре самым привлекательным было лицо. На фоне изысканных, расшитых золотыми нитями одежд лицо выделялось, как драгоценный камень, вставленный в дорогую, но все же менее ценную оправу. Он вспоминал историю про древнегреческого философа – одни приписывали это Аристиппу, другие – Диогену Синопскому, – которого пригласили в богатое жилище, и тот, осматривая тамошнюю роскошь, плюнул хозяину в лицо, а потом объяснил свой поступок: «Желая плюнуть, я не нашел здесь плевательницу, поэтому выбрал для плевка самый дешевый предмет посреди этой роскоши – твое лицо». И Петр с удовлетворением думал, что уж его-то лицо, напротив, далеко не дешевый, весьма значительный предмет средь всего королевского великолепия. Прекрасней короля была лишь королева, ее наряд потрясал воображение, а уж ее лицо лучилось красотой так сильно, что сердце короля плавилось от любви, как воск под горящим фитилем.
Но иногда зрение каким-то образом переключалось, менялся ракурс, а с ним менялось все, и Петр видел иную картину. Королевство схлопывалось, теряло краски, серело и чернело, сжималось, как сухой лист, что скручивается в пламени на миг, пред тем как обратиться в пепел. Сказочная страна сжималась в подземную пещеру, пронизанную стылой сыростью. Из ее землистых и каменистых стен лезли древесные корни, похожие на змей, которые в своих изгибах воплощали иероглифы безумия. Меж тех корней висели клочья паутины, в них вместо мух запутывались мысли; из мыслей-мух высасывали смысл фосфорические пауки, и опустошенные, досуха высосанные помыслы висели в паучьих коконах – охотничьи трофеи загробной тьмы.
В этой пещере Петр видел себя – безобразный труп, раздувшийся от газов, заменявших ему живое сознание. Вытянутые челюсти напоминали волчьи, пасть внутри гноилась язвами, кровавый гной стекал на подбородок и грудь. Длинные узловатые пальцы переходили в когти-крючья.
«Что со мной?» – спрашивал он Снежану.
Та гадко смеялась в ответ, и он понимал этот смех, читая волны его как слова:
«С самоубийцами все так и происходит. Зато теперь ты сможешь проглотить солнце и луну, если вырвешься на волю. Убив себя, ты получил силу, и эта сила способна кромсать и терзать бытие».
Снежана выглядела страшно. Роскошная красотка при жизни, она превратилась в старуху – даже сразу в нескольких старух, совмещенных в один многогранный образ. Он видел в ней одновременно четыре модуса, и каждый из них проявлялся то четче, то туманней, в зависимости от угла, под которым взгляд падал на нее.
Петр видел мертвое дерево, поглотившее человека и ставшее для него телом, его кора почти превратилась в кожу, облепила поглощенное тело, будто прорезиненный костюм или слой папье-маше, но и древесные признаки до конца не ушли. Из дупла этого антропоморфного дерева выглядывало землисто-зеленоватое лицо – словно выныривало из ночного кошмара, в прореху сна. Вместе с тем Петр видел в Снежане и другой модус – толстую старуху с
