Александр Сивинских - Открытие Индии (сборник)

Наконец поезд вошёл на станцию. Он полз и полз, и полз, и дёргался и громыхал. Он был зелёным и мокрым. Игорь тоже был мокрым и, он не исключал, слегка зеленоватым – от бессонной ночи, а пуще того от проклятых дум. Стоял на перроне, ёжился и сжимал опущенные в карманы руки в кулаки. Бедная Майка сейчас рыдала, должно быть, на своём волшебном балконе и крыла его последними словами: за побег, предательство, за вероломство, за угнанный «Ситроен», за полную, полнейшую ничтожность. А может, и не ругала – спускалась по верёвке из простыней на райскую мураву и посвистывала, прикидывая, кого бы в следующий раз приманить, раз с Игорем не выгорело.

Да нет, нет, конечно, подумал он. Какая я всё-таки сволочь.

Свет в большинстве вагонов был почему-то погашен; Игорь представить не мог, как люди собирали свои пожитки в полумраке. Он смотрел на серо-свинцовые стёкла в надежде увидеть личико своей Ирушки, своей девочки, но видел только неясные силуэты отражающихся привокзальных строений. И вдруг – всплеск, вспышка яркого, золотого, устремлённого ввысь! В одном, в другом проплывающих мимо него вагонных окнах отразился сверкающий под нездешним солнцем купол величественного Эдемского Храма.

Задрожав, Игорь обернулся.

Это был всего лишь газетный киоск, в котором включили электричество; шесть часов, начало смены. Игорь хрипло хохотнул, кажется, испугав какого-то маленького интеллигентика с клетчатым зонтом. «А может, никакой он не интеллигент, а такое же говно, как я», – подумал Игорь, вспомнив Вертинского.

Девятый вагон остановился как раз напротив него.

Светка почти оттолкнула замешкавшегося проводника, бросилась к Игорю, приникла, сейчас же отпрянула и стала смотреть ему в лицо. Сухонькая, сутуловатая, остроносенькая. Глубокие «гусиные лапки» в уголках глаз, кривовато наложенная помада, мятный аромат зубной пасты изо рта. Своя.

– Игорёшка, – лепетала она, – Игорёшка, Игорёк, Игрушенька ты мой…

– Я, я, кто же ещё. А где наша Ирушка?

– А, Ирушка! Её надо встретить. Она там, в вагоне осталась, охраняет чемоданы и подарок папке. Одной ей не вынести, не управиться.

– Какой подарок? – спросил Игорь.

– Секрет. От нас и от мамы. Тебе понравится, вот увидишь.

– Не сомневаюсь, – сказал он и полез в вагон.

Дочка стояла возле двери купе и протягивала Игорю двумя руками большую птичью клетку, прикрытую старой тёщиной шалью с кистями.

– Самому обожаемому на свете орнитологу-любителю, – сказала она серьёзно. – Забирай скорее, папка, мне тяжело.

Игорь подхватил в одну руку клетку (она и впрямь оказалась увесистой), другой прижал к себе Ирушку – и начал целовать в пахнущую свежей выпечкой макушку. Она всегда так пахла, с самого рождения. Пряничками, говорила Светка.

Дочка обнимала его за поясницу – выше не получалось – хлопала ладошкой по спине и щебетала:

– Ты посмотри, посмотри наш подарочек. Он сам прилетел, представляешь! Сначала в бабушкином саду безобразничал, клубнику клевал, а потом залетел в дом и остался. Мама говорит, это фазан, а я думаю – райский попугай. Мы клетку у тёти Клавы взяли, с возвратом. Посмотри скорей, папка, ты ведь в птичках разбираешься.

Игорь заморгал – глаза у него были на мокром месте, – кивнул и стянул с клетки платок. На жердочке, нахохлившись, спал малиновый и зелёный, синий и золотой, размером с голубя – кецаль.

Бесценные перья хвоста опускались на пол клетки.

Кто-то тронул Игоря за плечо. Он повернул голову. Проводник. Наверное, во взгляде Игоря было что-то пугающее, потому что проводник отступил на шаг и лишь потом спросил:

– Гражданин, вы выходите или как?

– Выходим, – сказал Игорь. – Конечно же, мы выходим.

Кецаль приоткрыл один глаз и коротко чирикнул.

Звёзды на эполете

Книжица, из-за которой случилась эта история с конструктором механических передач Николаем Коперником, имела формат, близкий к размерам «покетбука», а выглядела плачевно. Обложка и отсутствовала вовсе, так же как приличная часть страниц. Некоторые листки слиплись между собой намертво, некоторые были подпорчены плесенью, а некоторые людьми… На широких полях первой страницы (первой по фактическому наличию, а не по номеру, ибо номер её был 12) виднелась расплывшаяся надпись химическим карандашом, от руки: «В.В. Хлопьев, Полный перечень констант Власти. Канберра, 1912 г., тир. 14 экз.».

С первого взгляда, ибо на второй времени у Николая просто не нашлось, он решил, что надпись относится совсем к другой книге. Или, возможно заведомо обманна и призвана вводить в заблуждение легковерных читателей. Взять хотя бы место и год издания. Книга была на русском языке, а Канберра – город, дай Бог памяти, австралийский! Мало того, написание слов оказалось вполне современным, без обилия всяческих «еров», «ятей», отсутствия и присутствия точек над «i», обязательных для печатной продукции начала двадцатого века. Навскидку ей можно было дать лет пятьдесят-шестьдесят. Содержались в ней тексты похожие на эзотерические умствования Рерихов либо Блаватской и какие-то многоэтажные таблицы.

Коперник нашел её совершенно случайно, на подоконнике содрогающегося от доброго русского гуляния сельского клуба в населенном пункте с поразительным названием Дикая Деревня. Обстоятельства, приведшие его в Дикую Деревню, вполне заслуживают отдельного повествования; здесь им, однако, не место. Достаточно сказать, что Николай покидал упомянутый клуб в состоянии самом ошеломленном, неся в одной руке книгу, а в другой – ярко-красное конусообразное противопожарное ведро, покрытое льняной тряпицей и полное живой рыбы: голавлей и лещей. Следом за Николаем из дверей вывалилась парочка весёлых баб, здоровенных, расхристанных, пылких. И пьяных в дугу. Покричав «эй, сладенький!», бабы устремились за конструктором вдогонку, изобретательно сквернословя. Ноги у них заплетались жутко, а языки ничуть. Коперник похохатывал и прибавлял шагу. Инстинкт самосохранения был у него развит как надо, а эти кумушки могли учудить любое. Особенно с тем, кого считали сладеньким.

Потом бабы куда-то пропали. Наверное, вернулись в клуб, плясать.

Не успел Николай как следует порадоваться одиночеству, взамен баб появилась приземистая, изрядно беременная дворняжка-хромоножка. У дворняжки была тяжёлая башка, замысловато искривлённые лапы, а брюхо раздулось до такой степени, что почти доставало земли. Она преследовала Коперника неотступно и, кажется, была всерьёз настроена испробовать на зуб прочность его «берцев» – высоких кирзовых ботинок. Когда он оборачивался, чтоб грозно крикнуть «пшла, курва!», умненькая тварь принималась вперевалочку гоняться за собственным хвостом, изображая полнейшую незаинтересованность.