Трупорот и прочие автобиографии - Джон Лэнган
…и вновь на кухне старого дома появилась Ивонна в цветастой футболке и джинсах. Ее отец высыпал на сковороду первую банку фасоли. Ивонна спрашивала, нельзя ли перенести визит к врачу. В этот раз я сама захлопнула книгу, вернувшись в библиотеку. Меня трясло, будто начиналась лихорадка. Может, Фаранж подсунул мне какую-то отраву? Неспроста из книги вылетела пыль. Может, это был галлюциноген? Глупая, конечно, мысль… Но увидев перед собой умершую дочь – причем дважды! – я поверила бы во что угодно. Впрочем, в юношеские годы я баловалась травкой и помнила, что тогдашние «приходы» сильно отличались от нынешних видений. Что бы Фаранж со мной ни сделал, видение оказалось очень ярким и отчетливым. И все-таки самым страшным было другое: пропало письмо Уилки Коллинза, часть наследия, за которое я отвечала головой…
Я судорожно выдохнул. Минерва тем временем продолжала:
– Впрочем, с разбором ящиков я припозднилась, решив оставить их «на десерт» перед выходом на пенсию. Содержимое коробки, в которой лежало письмо, до сих пор не было описано. Проблема решилась сама собой. Да, Вероника Кройдон приложила к каждой коробке список содержимого, но мы отвечали за него лишь после того, как составили официальную опись. Если некоего документа внутри не нашлось – что ж, возможно, супруга профессора допустила ошибку. В конце концов, вряд ли она разбиралась в архивах покойного мужа. Если бумаги Роджера Кройдона были ей так дороги, она не стала бы передавать их библиотеке, согласись?
Да, знаю, звучит ужасно. Я могла бы пойти к декану и все ему объяснить. Разумеется, первым делом он спросил бы, в своем ли я уме? Потом вызвал бы полицию, сообщил, что на меня напали и похитили ценные документы. Об этом бы прознали местные газеты и ославили меня как жертву обмана. Не такую память я планировала о себе оставить. Вдобавок не хотелось омрачать скандалом последние дни. Этой работе я посвятила всю свою жизнь, а судебные разбирательства перед уходом доказали бы, что в должности я откровенно засиделась и давно следовало меня сместить. Да, меня мучило тщеславие, о котором я уже говорила. И вообще, хотелось одного – оказаться наконец наедине с пустой книгой Джорджа Фаранжа.
Когда я убрала коробки Кройдона, было достаточно поздно, чтобы я могла уехать, не вызывая вопросов. Я добралась до дома, на скорую руку приготовила ужин и села в кресло, решив выяснить, сохранилась ли в книге та странная сила? Сохранилась… Я перевернула обложку, и моя дочь снова возникла на прежнем месте, уперев правую руку в бедро и склонив голову набок с таким видом, будто только что откусила от гнилого яблоко. То была ее фирменная поза, означавшая: «Мама, я жду». Здесь – где бы ни было то место, в прошлом или настоящем, – Ивонна ждала, что ей ответят насчет весенних соревнований. Муж помешивал в сковороде фасоль. Я открыла рот и произнесла: «Давай подумаем. Что скажет твой отец?» «Он велел спросить у тебя», – буркнула Ивонна, и это было так на нее похоже, что у меня екнуло сердце. Я разговаривала с дочерью, а она мне отвечала. Да, мы говорили о сущих пустяках – но мы с ней общались!
Пока отец Ивонны добавлял фасоль и томатный соус, я засыпала дочь вопросами. Решила ли она, в каких соревнованиях будет участвовать? В спринте? Или в беге на длинные дистанции? А может, с барьерами? Или в прыжках в длину? Ивонна сказала, что предпочитает спринт, поскольку бегает быстрее всех в классе. Наша дочь никогда не отличалась тягой к спорту. Неужто решила соревноваться с девочками из другой школы? «Господи, мама, – протянула она. – И когда ты успела стать такой нудной?» «Ага, – кивнул ее отец. – Хочет бегать, пускай участвует». Я объяснила дочери, что вовсе не отговариваю ее от соревнований, просто желаю убедиться, представляет ли она, во что ввязывается.
Помолчав, Минерва добавила:
– Даже смешно. Когда теряешь близкого человека, то думаешь: «Все бы отдал, чтобы поговорить с ним еще раз, сказать все, что наболело». У меня был заготовлен целый список фраз: от «Я люблю тебя, доченька» до «На моем рабочем столе установлена фотография. Там тебе пять лет, ты одета в зеленый купальник с оранжевой рыбкой, в котором называла себя рыбьей принцессой. Всякий раз, как вижу это фото, на душе становится легче, каким бы плохим ни выдался день». И вот неожиданно, спустя пятнадцать лет, я получаю возможность поговорить с дочерью, а сама веду себя как прежде. Во время разговора я постоянно чувствовала на коленях книгу Джорджа Фаранжа. Закрыв ее, я вернулась в свою квартиру. Надо было найти его, этого Фаранжа, и поговорить с ним, лучше всего лицом к лицу.
Следующий день я просидела в кабинете, разыскивая его следы. Не сразу, но нашла адрес – на Хай-стрит в Эдинбурге, в Шотландии. Значит, лично поговорить не удастся. Там был номер телефона. Я записала его… и не стала ничего делать. Ни притрагиваться к книге, которая лежала в комнате для гостей, ни звонить ее бывшему владельцу. Я не предпринимала никаких действий, причем осознанно. Не знаю, чего я ждала, – может, увольнения из библиотеки? Я понимала, что, если открою книгу, закрыть ее уже не смогу. Не хотела отвлекаться от работы. Или, скорее,
