На полпути в ад - Джон Коллиер
– Как бы великолепно вы писали, – проговорил Амброуз, – если бы кто-то угостил вас тушеной говядиной!
– Я бы «Илиаду» сочинил! – вскричал молодой человек.
– А на ухе по-марсельски?
– «Одиссею».
– Мне нужен человек, – сказал Амброуз, – который мог бы наложить несколько завершающих штрихов на мою относительно современную, но все же великолепную задумку. У меня есть домик в Провансе с замечательной кухней…
Словом, вскоре этот несчастный целиком оказался у него в руках, словно белый раб в Буэнос-Айресе, накрепко опутанный обязательствами и займами.
Сначала молодой человек жил восторженным вкушением запахов, затем привык к кусочкам хлеба в подливке и наконец стал есть все, что давали, к вящему благу его тела и стиля. Однако он наотрез отказывался от шерри.
– Позвольте мне выпить коктейля, – просил он, – он придаст моей прозе современности и реализма, что особо желательно для сцен, происходящих в Америке.
«Более того, – подумал Амброуз, – это послужит связующим звеном, мостиком между ним и тем, другим». В согласии с этой мыслью он позвал жену, при появлении которой молодой человек сделал глубокий вдох.
– Смешай ему «олд-фэшнд», – попросил Амброуз.
Жена, как и прежде, широко раскрыла свои чарующие глаза и поглядела на мужа, на секретаря и на коктейль, от которого, как и прежде, тайком отхлебнула. «Возможно, я ошиблась, начав снова вздыхать, – подумала она. – Возможно, истинные причины для вздохов возникают у нас очень редко. У этого юноши такой вид, словно ему довелось много вздыхать, что печально для такой утонченной и нежной натуры. Интересно, знает ли он, где найти от этого лекарство?»
Жизнь, однако, состояла не из одних лишь развлечений. Книга быстро продвигалась и вскоре превратилась в бесспорно классическое произведение, достаточно захватывающее, чтобы увлечь самых закоренелых мещан, и написанное столь искусно, что поразило самых привередливых ценителей изящной словесности.
Продавалась книга, как горячие пирожки, и Амброуза восхваляли на каждом углу. В погребе собралась коллекция великолепнейших шерри. Жена его больше не вздыхала, даже когда они уезжали из Лонг-Айленда в Прованс или из Прованса на Лонг-Айленд.
– Приятно переменить обстановку, – говорила она журналистам.
Прошло совсем немного времени, и она добавила высшую радость ко всем удачам Амброуза, подарив ему крепыша-сына.
– Скоро, – говорил Амброуз, – он научится бегать мне навстречу, и ты снимешь нас на пленку. Он не настолько похож на меня, как надо бы – наверное, в нем проявляется твоя более грубая натура. Но, возможно, он исправится, или, может быть, в следующий раз у тебя получится лучше.
Конечно же, следующий раз случился, и Амброуз получил столь горячо ожидаемых двух детей-херувимов.
– Этот, – говорил он, – все-таки тоже далек от идеала. Он унаследовал твои женственные черты. Однако, взятые в среднем, они вполне напоминают отца, и это лучшее, на что мы могли надеяться.
Шло время, и не было на свете человека более довольного собою, чем Амброуз.
– Какой же я счастливый человек, – твердил он себе, – со всей этой славой, богатством, красавицей-женой, которая меня обожает, мощными сюжетами, изысканным стилем, домами, двумя секретарями и двумя детьми-херувимами!
Он только что велел принести камеру, чтобы заснять бегущих ему навстречу детей, когда доложили, что явился гость: литературный паломник, прибывший засвидетельствовать ему свое обожание.
Этот великий человек всегда встречал подобных визитеров очень радушно.
– Да, вот он я. Это мой кабинет. Это мои книги. Там, в гамаке, моя жена. А внизу, в саду, двое моих детей-херувимов. Я вас к ним проведу. Увидите, как они побегут навстречу папе.
– Скажите, – спросил паломник, – они унаследовали гениальность своего отца?
– Вероятно, – ответил Амброуз. – Но, разумеется, лишь ее частицу.
– Тогда, – предложил визитер, – давайте подойдем к ним незаметно. Подслушаем их лепет. А вдруг они рассказывают друг другу истории? Мне бы хотелось, сэр, объявить миру, что на них лежит печать гениальности отца.
Амброуз милостиво согласился, и они подкрались к уголку песочницы, где сидевшие на корточках в песке двое малышей, тараторили без умолку, и вправду рассказывая историю.
– И старый дракон, – говорил старший, – как чокнутый, кинулся на него, рыгая огнем…
– И чудище, – повторял младший, – ринулось к нему, зияя огнедышащей пастью…
– Он отпрыгнул в сторону и ткнул мечом ему в брюхо…
– Он совершил искусный маневр и погрузил сверкающее лезвие клинка в его черное сердце…
– И тот свалился…
– И тот рухнул…
– Дохлый…
– Сраженный насмерть…
Полночные наваждения[46]
Мистер Спирс вернулся домой очень поздно. Он тихо закрыл входную дверь, включил свет и долго стоял на коврике в прихожей.
У преуспевающего финансиста мистера Спирса было длинное, худое и от природы бледное лицо, холодный взгляд и сжатые губы. Прямо под челюстной костью что-то легонько подрагивало, как жабры у рыб.
Он снял котелок, осмотрел его снаружи и изнутри и повесил на отведенный ему крючок. Снял темный шарф в горошек надлежащего размера, внимательно изучил его и повесил на соседний крючок. За ними последовало пальто, осмотренное с еще большей тщательностью, после чего мистер Спирс быстро поднялся наверх.
В ванной он долго разглядывал себя в зеркало. Поворачивался и так, и эдак, вертел и крутил головой, изучая нижнюю челюсть и шею. Убедился, что воротничок на месте, булавка в галстуке заколота прямо, проинспектировал манжеты и пуговицы, после чего наконец принялся раздеваться. И снова он самым тщательным образом осмотрел каждый предмет туалета. Хорошо, что этого не видела миссис Спирс, которая могла бы решить, что он выискивает длинный волос или следы пудры. Однако миссис Спирс уже пару часов как спала. После тщательного осмотра всех вещей, вплоть до швов, ее муж прокрался в гардеробную за платяной щеткой, которой он почистил и ботинки. Наконец он оглядел руки и ногти, после чего аккуратно их вымыл.
Потом он присел на краешек ванны, уперся локтями в колени, подпер подбородок руками и погрузился в глубочайшие раздумья. Время от времени он отмечал очередной тезис, поднимая палец и хлопая им по щеке или даже по тому месту под нижней челюстью, где что-то постоянно подрагивало, будто рыбьи жабры.
В конце концов мистер Спирс, видимо, удовлетворившись результатами размышлений, выключил свет и удалился в супружескую спальню, отделанную в кремовых и розовых тонах с имитацией старинной позолоты.
Утром мистер Спирс встал в обычный свой час и с обычным для себя выражением лица спустился к завтраку.
Его жена, являвшаяся во всех смыслах полной его противоположностью, какой, по мнению некоторых, и должно быть жене, уже суетилась, подавая кофе. Она была пухленькой, белокурой, добродушной и безалаберной, как и подобает женщине за завтраком, или, быть может, даже
