Роман Лерони - Багряный лес

— Человек за бортом! — закричал он, указывая место рукой.

Его услышали сразу. Подбежали к обрыву, достали из воды тонущего, уложили на одеяло и понесли куда-то. Он провожал идущих взглядом, жадно стараясь рассмотреть то, что лежало на одеяле, но не мог — тело лежало глубоко в провисшей под его тяжестью ткани, мешали и несущие его люди и недостаток освещения. Асуки шел вдоль борта, провожая процессию, и скоро оказался возле трапа.

— Вот упрямый япошка, — беззлобно сказал своему напарнику постовой. — Ему объясняешь, что нельзя, а он лезет… Ну, отвали!.. Кому говорю!..

Он замахнулся прикладом.

— Незачем бить, — сказал второй. — Может у него там семья, а ты сразу прикладом.

В словах второго было полно сочувствия, и он по-доброму смотрел на офицера.

— А ты его еще по голове погладь! — стал распаляться первый. — Сигаретками угости за то, что он нас едва не заставил пузырьки пускать!

— Если надо — угощу, — тихо огрызнулся второй. — И у тебя не буду спрашивать на то разрешения.

Его товарищ с досадой сплюнул.

— Эй! — позвал второй. — Подойди сюда. Понимаешь, нет?

Он смешно показывал жестами, что надо делать.

Асуки подошел. Матрос протянул ему сигарету и зажигалку.

— На, брат, покури — немного оттянет.

Японец благодарно принял угощение, как положено, с поклоном, но коротким — не до полных церемоний.

— Вот-вот, покури, — одобрительно сказал солдат. — По тебе сразу видно, что ты человек хороший. Жаль, что не понимаешь моих слов…

— Прекрасно понимаю.

У караульного округлились глаза.

— Вот как! — засмеялся он. — А я тут с тобой, как с малым дитям сюсюкаю! А ты, значит, по-нашему понимаешь.

— Очень хорошо.

— Вот сука желтопузая, — процедил второй сквозь зубы и отвернулся.

— Не обращай на него внимания… Как твое имя? Как-то уже неудобно называть тебя "японцем".

Его напарник не по доброму хмыкнул.

— Асуки.

— Асуки, — повторил второй. — Очень странное имя. Ты, это — не обижайся: это я просто так? Меня зовут Валентином. Можно просто Валем. Так даже удобнее. А это мой стрелок и напарник Тони. Сразу скажу тебе, что он страшно помешанный на войне и очень жалеет, что она закончилась. Мы его называем Бешенным Марсом…

— Заткнись, — тихо бросил Тони. — Лучше скажи этому желтомордому, что тебя зовут Сладким Папочкой и добавь, что это я его с небес скинул, и жалею, что не взорвал.

Он стоял отвернувшись, облокотившись о трос ограждения и часто сплевывал вниз с борта.

— Зачем ты так, Тони? — с укором спросил Валентин. — Пришло время жить в мире. Вот вернешься домой в Чикаго и там продолжишь свою войну с полицией и итальянцами. Подстрелишь какого-нибудь копа или "макаронника" и тогда тебя точно усадят на электрический стул.

— Все равно это лучше, чем разговаривать с желтопузым ублюдком!

— Вот видишь, Асуки, что творится с солдатом в армии, если до нее он был самым настоящим гангстером. Ты, Тони, и в армию-то убежал, чтобы тебя не зажарили на стульчике…

— Заткнись!

— И так постоянно… Может еще сигарету?

Асуки не отказался. Табачный дым перебивал неприятный вкус железа во рту[11].

— Спасибо.

— Какие тут благодарности, парень. Как бы Тони не злился, но он тебя, и я, уважаем за тот трюк с бомбой. Здорово! Честное слово. Я едва штаны не обпачкал. Но Тони молодец! Я видел, как он из твоей фанерки пыль выбивал. Кра-асиво!

Было бы куда красивее факел из него сделать.

Солдат посмотрел на Асуки, который с достоинством встретил тяжелый ненавистный пылающий взгляд. Японец и американец добрую минуту уничтожали друг друга глазами, но потом, словно уверившись в бесполезности такого оружия, Тони замахнулся прикладом.

— Чего пялишься! Отвернись, мать твою! Вот выколочу из твоей башки узкие глазки…

Он сделал шаг к Асуки. Японец не шевельнулся. В его душе чернота вдруг стала меньше, размягчилась от жара гнева. Он понял, что перед ним враг, равно такой же жестокий и безразличный, находящий смысл своей жизни только тогда, когда доставлял другому страдания, или лишал его жизни, такой же, как и тот пилот, нажавший рычаг над Хиросимой. Таким как Тони, не было места в этом мире, который когда-то принадлежал Оне, а теперь был безвозвратно утерян, уничтожен человеческим безразличием.

Он сделал шаг навстречу.

— Э-э! — вскочил между ними Валентин. — Чего вздумали?

Матрос растолкал их, и отвел Асуки подальше.

— Тони делает это специально, парень. Он спровоцирует тебя на драку, а потом пристрелит. Это у него просто. Держись от него подальше… Хорошо?

Он сунул пачку сигарет ему в карман, подмигнул ему на прощание и вернулся на пост.

Асуки подошел к борту и стал смотреть в темноту, на город, ожидая рассвета, чтобы увидеть Хиросиму.

Он не помнил, сколько времени он простоял так, возможно час — пребывал все это время в странном оцепенении, когда не было ни мыслей, ни чувств. Чернота вновь полонила душу. Лишь изредка эта чернота давала узкую трещину, чтобы он почувствовал чью-то ненависть, которая обжигала вызовом его душу, но он никак не реагировал на нее, охваченный безразличием отчаяния.

— Лейтенант Асуки?

Он не сразу понял, что обращались именно к нему. Пошевелился, сбрасывая с себя невидимые оковы оцепенения, обернулся на голос. Позади него стоял незнакомый американский офицер.

— Что? — переспросил его Асуки.

— Вы лейтенант Асуки?

— Это мое имя — Асуки. Я лейтенант Акито. Слушаю вас?

Офицер почему-то растерялся и стал оглядываться, словно искал либо помощников, либо свидетелей своего стыда.

— Да, конечно, — пролепетал он. — Капитан Пара так и сказал: "Лейтенант Акито". Простите, но я запомнил только ваше имя… Капитан просил вам вернуть это, — офицер протянул пистолет и кортик, которые отобрали у Асуки сразу, как он ступил на борт крейсера, — и передать на словах, что для него было большой честью познакомиться с вами. Пара говорит, что не имеет больше права задерживать вас. Вы свободны, лейтенант. Также я должен добавить от себя, лейтенант Асуки, — Акито только мысленно улыбнулся этой ошибке, — что император Хирохито отказался подписать Акт о капитуляции. Мы опять враги. До встречи в бою.

Последняя фраза была сказана тем обыденным тоном, которым общаются старые фронтовые друзья. Асуки знал почему. Все с нетерпением ждали мира. Война же была ближе и роднее. Слишком долго она шла.

"Счастливый боец" уходит через два часа, сразу после разгрузки. В порту останутся только суда гражданского флота. Военные покинут Хиросиму. Я провожу вас на берег, лейтенант, и очень попрошу не идти хотя бы несколько дней в город, где вы рискуете погибнуть от лучевой болезни.