Роман Лерони - Багряный лес

"Счастливый боец" уходит через два часа, сразу после разгрузки. В порту останутся только суда гражданского флота. Военные покинут Хиросиму. Я провожу вас на берег, лейтенант, и очень попрошу не идти хотя бы несколько дней в город, где вы рискуете погибнуть от лучевой болезни.

Асуки сходил по трапу. Он не собирался прислушиваться ни к чьим советам, не только потому, что понятия не имел, что такое эти "лучевая болезнь" и "радиация". Чем ближе он был к родной, опаленной атомом земле, тем отчетливее он слышал зов Оны. Ее голос был настолько отчетливым, что казалось, она где-то совсем рядом. Он не дослушал провожатого, сбежал по трапу и нырнул в темноту города, увлекаемый родным и близким зовом: "Асуки!.. Асуки!.. Где ты, мой муж? Асуки!"

— Вот же ж человек, — тихо, с печалью произнес его провожатый, и секунду постоял, смотря вслед, потом неторопливо поднялся обратно на корабль, отдавая матросам распоряжения к будущему отплытию.

Никто Асуки не задерживал, но он на всякий случай сторонился людей в блестящих фольговых костюмах, которые, словно призраки, бродили среди развалин, "выслушивая" опаленный камень какими-то приборами. Он полагался на свои память и чутье, которые, как он надеялся, проведут его среди этого хаоса к его дому, или к тому месту, где когда-то был его дом. Начало светать. Он посмотрел на наручные часы, подсветив себе подаренной американским матросом зажигалкой. Стрелки показывали что-то около восьми часов утра. Он не стал уточнять. И беглого взгляда на циферблат было достаточно, чтобы удивиться тому, что нет солнца. Середина утра, а над развалинами еще крадется плотный ночной сумрак. Небо затянуто ровно темно-темно-серой пеленой. Воздух насыщен дымом, приторным вкусом железа и острым запахом окалины. Под ногами шуршит и скрипит раздробленный камень. В темноте идти очень трудно: он постоянно подворачивал ноги, ударов и оступался, и от этого ныли стопы и огнем горели щиколотки.

Примерно через час Асуки понял, что все-таки заблудился. Вокруг одни развалины, битый камень, гарь, редкие пожары. Он сел возле стены, на ее большой обломок. Кружилась голова, тошнило от нестерпимого железного вкуса во рту. Он осматривался, стараясь разобраться, где, в каком месте несуществующего города он может сейчас находиться. Медленно, грохоча колесами, мимо него прокатили два крытых грузовика. Едущая последней машина остановилась, и из ее кузова спрыгнули два солдата с нашитыми на спины красными крестами. Они подошли к нему. Оказалось, что это похоронная команда, которая возвращается в порт из города, везя в одном грузовике раненых, а в другом — мертвых. Солдаты были слабы и бледны. Их тошнило. Они справились о его самочувствии, а когда узнали, что он не попал под бомбежку, развернулись и пошли обратно к машинам. Асуки догнал их и расспросил о дороге для себя.

— Тебе нужна улица Морских звезд?

Он утвердительно кивнул, так как заметил, что разговор быстро забирает силы.

— Пойдешь по нашим следам, — подсказали ему. — Мы пробираемся туда же, но через каждые полквартала вынуждены останавливаться и возвращаться, чтобы разгрузиться. Следы колес хорошо видны на камне. Ты уверен, что тебе не нужна наша помощь?

Он отказался и поблагодарил, хотя чувствовал, что силы покидают его с каждой минутой. Они уехали, а он пошел дальше.

Оказалось, что похоронная команда не очень далеко успела пробраться в город. Примерно через километр жирные следы от стертой о камень автомобильной резины вычерчивали дуги — здесь машины разворачивались, чтобы ехать обратно в порт. Чуть в стороне от черных и жирных полос лежали черные обугленные трупы — целый ряд скрюченных и изломанных головешек, в которых с большим трудом можно было определить тела людей. Похоронная команда оставила здесь тех, кого не могла забрать в этот рейс.

Дальше трупов было больше. Страшные, черные они корячились в стороны изувеченными руками и ногами, торчали головешками из-под разбитого камня. Были и просто белые тени, силуэты, взметнувших над головой руки людей, в надежде заслониться от чего-то ужасного и неотвратимого, людей, от которых не осталось даже пепла, только белые пятна на стенах домов.

Перебираясь через завалы, Асуки нечаянно наступал на мертвых, и они трещали и сочились под его ногами. Он старался убраться из таких мест, шарахался в стороны, чтобы и там наткнуться на новые, более ужасные, чем прежние, тела.

Небо по-прежнему было накрыто тяжелым свинцовым покрывалом из плотных туч, но света уже было достаточно, чтобы видеть дорогу и окрестности. Серый и печальный день лег на землю. Теперь Асуки видел то, что скрывала долгая ночь, и во что не мог поверить всего несколько часов назад. Безрадостная, унылая, окутанная серостью и дымом пустыня лежала перед ним. Все мертво и безжизненно. Сухой скрежет камня и головешек под ногами таял в бездонной тишине простора. Чуть дальше, за слоистым сизым туманом проглядывали развалины, остов какого-то чудом уцелевшего здания. Ребра конструкции крыши образовывали сферическую форму, которая одиноко возвышалась над всем этим умершим миром. Немного ближе, словно высушенные и обугленные человеческие кисти, пробивали серость неба стволы и ветви мертвых деревьев. Два ряда. Только по ним Асуки узнал свою улицу и поспешил туда.

Он несколько раз падал. От ударов и сотрясений открылась рана на голове. Надо было сменить повязку, но у Асуки не было ничего, чем можно было сделать перевязку. Он сел на камень и оторвал оба рукава от формы. Один вывернул наизнанку, чтобы занести меньше инфекции в рану и плотно перевязал им голову. Кровь перестала идти, и теперь не заливала глаза, давая возможность видеть дорогу. Второй рукав он смочил водой из походной, висящей на поясе, фляги и вытер от крови лицо и шею. Потом напился, чувствуя, как после воды неприятный вкус во рту становится не таким острым и противным.

За его спиной послышался скрежет и он обернулся.

Приваленный огромным куском стены, на него смотрел человек. Асуки лишь бегло и наскоро назвал это человеком, уронил флягу и, сдавленно мыча, на четвереньках, дрожа крупной дрожью, пополз прочь. Ужас оставил его в развалинах какого-то здания, в руинах, в квадратных, обглоданных огнем стенах. В углу сидели трое… Три трупа. Два маленьких, с задранными вверх головками. Они протягивали к большому трупу тонкие руки. Большой же распростер свои, словно крылья над ними, но не защищая, а больше успокаивая — в этом застывшем движении не было уверенности защиты, но бессилие покорности. Страшная картина… Асуки понял, что перед ним тела матери и двух ее детей. Он прислонился спиной к стене, сильно вжался в нее, подтянул колени к груди, обхватил их руками и зарыдал, кусая до треска ткань, испачканных сажей и пылью брюк. Он плакал горько и тяжело, от отчаяния, страха, который, наконец, одолел его, от одиночества. Оплакивая все, что он увидел этим утром, Асуки уснул.