Роман Лерони - Багряный лес

Капитан схватил микрофон.

Его остановил Асуки.

— Капитан!

— ?!

— Погодите. Мне нужна рация.

Пара понял его. Он провел лейтенанта к стенду с прибором. Асуки быстро и профессионально настроился на необходимую частоту и стал что-то быстро говорить в микрофон. Капитан не понял ни единого слова из его речи. Он стоял чуть в стороне, нервно сжимая в руке черный микрофон, и крутил головой, переводя взгляд с японца на иллюминаторы, за которыми неумолимо продолжали приближаться, воя моторами, три вражеских самолета.

Вдруг "тройка" "зиро" резко взмыла вверх, и, перед тем как стать на курс, сбросила в море, далеко от корабля, свой смертоносный груз. Неожиданно среди океанской глади вырос целый лес серебряных разрывов, а когда они опали, горизонт был уже чист от вражеских самолетов.

— Отбой, — с облегчением сказал Пара в микрофон и, обращаясь к лейтенанту, который еще продолжал стоять у рации, добавил уставшим голосом: — Я перед вами в долгу, лейтенант Акито. Что вы им сказали?

— Что война кончилась, — с улыбкой на утомленном от напряжения лице ответил Асуки.

— Вы родом откуда?

— Из Хиросимы.

— Есть родители, семья?

— Только жена и дом.

Капитан Пара помолчал немного.

— Сейчас вас проводят в каюту, лейтенант, где вас еще раз осмотрит врач, потом накормят, и вы можете отдыхать. Еще раз большое спасибо. Я вам обязан.

— Не стоит благодарности, — тихо ответил Асуки. — Мне не хотелось умирать. Они бы непременно потопили корабль.

В его тихом голосе было столько уверенности, что Пара не стал возражать.

Когда японец вышел из рубки в сопровождении посыльного матроса, капитан подумал, сглатывая неприятную горечь: "Должен я тебе много больше, лейтенант, много больше, чем ты себе можешь представить. У тебя уже нет ни жены, ни дома, и мне никогда на самом деле не вернуть тебе их".

Он самостоятельно, без помощи штурмана, проверил курс и подсчитал время прибытия. Получалось, что "Счастливый боец" из-за полученных повреждений должен был прибыть к месту назначения не раньше полуночи, и при условии, если море будет оставаться спокойным. К этому моменту пройдет восемнадцать часов после бомбардировки города. На самом деле капитану хотелось причалить в порту Хиросимы через годы, как можно позже. Пара не знал силы атома, но готовился в душе к самому худшему. В трюмах его крейсера, на палубах было полно специальных машин, различного оборудования и людей, которые плыли в Японию с одной лишь целью — увидеть и изучить то, что натворило их детище, военный атом. Пара, смотря на их серьезные и суровые лица, понимал, что там, в японском городе, произошла настолько страшная трагедия, что она будет ужасать воспоминаниями о себе многие и многие поколения в будущем. Может быть где-то, очень глубоко в душе, терзаемой нехорошим гнетущим предчувствием, он жалел, что последние "зиро" не завершили успешно свою атаку. Это стало бы лишь малой толикой мести, проявлением справедливого гнева, и тем успокоило навеки души причастных. Ради справедливости. Но имеют ли право быть справедливыми солдаты, выполняющие приказ?

Его не отпускали с корабля. Солдаты с каким-то необузданным остервенением и, вместе с тем, сочувствием на лицах грубо отгоняли его от трапа, больно ударяя по плечам прикладами автоматов. Он отходил, и, пока стыла боль, смотрел в сторону города и на воду.

Порт был освещен переносными прожекторами и прожекторами с кораблей, запрудивших хиросимскую гавань. В порту кипела работа. Инженерные команды спешно собирали специальные краны, с помощью которых на берег сгружали технику, ящики с оборудованием и еще что-то в бочках и мешках из плотной ткани.

Первыми сгрузили несколько бульдозеров, которые, захватив широкими ковшами несколько дюймов грунта, а вместе с ним и какой-то обугленный хлам, отталкивали его дальше в сторону. Рокот и гул моторов. Люди работали молча, зная наперед, кто чем должен заниматься. Грохочущую, урчащую и стонущую в темноте тишину иногда пробивали резкие, разносящиеся пустынным эхом, короткие команды.

На пристань сгрузили специальную машину. Заработал ее мотор. Несколько человек, одетых в блестящие металлом костюмы, подошли к автомобилю, вытянули из его боков черные шланги и стали поливать землю под ногами какой-то жидкостью, от которой воздух быстро наполнился густым приторным запахом, после чего немного ослаб неприятный железный привкус во рту. Машина поехала дальше, на небольшой скорости, чтобы поливальщики, следующие за нею, могли основательно промочить вокруг грунт. Сгрузили еще несколько машин, и они занялись тем же, постепенно удаляясь в сторону города. Свет их фар скупо выхватывал из темноты еще дымящиеся руины.

Города не было видно. Вместо него пугающая, густая и дымная чернота. Ветра не было. Воздух был до предела пропитан уже знакомым приторным запахом, дизельной и бензиновой гарью, дымом. Черное небо сливалось с землей. Не было ни звезд, ни луны.

Один из бульдозеров работал близко к пирсу. Из-под ковша, в воду, под борта причалившего корабля постоянно сыпались камни и еще какой-то хлам, который всплывал и, вместе с остальным мусором, плотным слоем укрывал всю водную гладь большой бухты. Несколько раз с громким всплеском упали какие-то бревна, покореженные конструкции, огромные обломки стен. Асуки стоял и с замирающим сердцем наблюдал за этой работой, когда до его слуха из воды, донесся чей-то тихий всхлип и слабое барахтанье — одно из "бревен", попав в воду, ожило. Трупов было много. Асуки видел, как их вылавливали из воды баграми, баграми же вытаскивали из-под обломков и складывали в бесконечный ряд подальше от света, укрывая пластиковой тканью. Но мертвые не пугали Асуки, и не вызывали жалости. Ничего. Он не принимал их смерти, и не понимал ее, так как у него не было уже души. Вместо нее осталась отвердевшая чернота, огромный камень, который мешал работать сердцу, болью сдавливая его. Но эти жалобные вскрики, доносящиеся из воды, барахтанье оживили его.

— Человек за бортом! — закричал он, указывая место рукой.

Его услышали сразу. Подбежали к обрыву, достали из воды тонущего, уложили на одеяло и понесли куда-то. Он провожал идущих взглядом, жадно стараясь рассмотреть то, что лежало на одеяле, но не мог — тело лежало глубоко в провисшей под его тяжестью ткани, мешали и несущие его люди и недостаток освещения. Асуки шел вдоль борта, провожая процессию, и скоро оказался возле трапа.

— Вот упрямый япошка, — беззлобно сказал своему напарнику постовой. — Ему объясняешь, что нельзя, а он лезет… Ну, отвали!.. Кому говорю!..

Он замахнулся прикладом.