Сергей Алексеев - Мутанты

таможни рукой подать, а у бабки будто свербит — задирать начала с каждым столбом. Один тугой попался, ну и стали вдвоем его крутить, и Куров невзначай приобнял Сову вместе со знаком. Так она вывернулась и чуть граблями не огрела:

— Чего это ты позволяешь себе? На операции? Хоть бы подарочек какой подарил сначала…

— Пенсию принесут, я тебе леденцов куплю, — пообещал он. — Давай не отвлекайся!

— На что мне твои леденцы? Хочу колечко, с бирюзой. В магазине видала.

В общем, чего-то закапризничала старуха, а это значит — до конца операции. Никак нрав не изменился! И выбирает самый критический час, когда затаиться надо, язык прикусить, слиться с окружающей местностью под носом у противника, а она в это время чего-нибудь требовать начинает. Полагая, что ему будет трудно отказать и, уж если пообещал чего, потом выполнять придется. Куров еще с партизанских времен этого терпеть не мог, оттого и не хотел брать ее в пару на задания. И хорошо, уже ночь, контрабандисты сами вышли на операции, а то бы его с бабкой давно заметили в запретной зоне

— Я тебе одно уже дарил, — буркнул дед. — Серебряное… Заметай следы ровней! Чернобай обнаружит!

— Так оно износилось — с руки спадает!

— Привязывай. Изолентой примотай! Ыррыатын…

— Что я тебе, электрический провод? — распрямилась бабка и подбоченилась. — Под напряжением?

А видеокамера в это время рыскает, шарит вдоль стены. Дед повалил Сову и к земле прижал:

— Ладно, куплю. С бирюзой… Только не вставай, ползком надо.

— На что мне твое колечко? — завредничала. — Тьфу на него! Тундара ты якутская…

— Тебе чего надо, Елизавета? — отчаялся Куров. — Весь день в бане просидели, могла там сказать. Операцию завалишь.

— Отдохнуть хочу. — И распласталась на КСП. — Притомилась.

— Вперед! Санаабар…

— Поди, не семнадцать лет! Я женщина зрелого возраста. И вся такая упревшая…

— Вставай на четвереньки и вперед!

— Чего ты раскомандовался? — На четвереньки-то встала, но не пошла. — Я кто тебе? Женись, тогда и командуй!

— Ишь что захотела! Только и смотрят, как бы на себе женить! Ну и бабы пошли! Тундара кириккитте! Помогай давай!

Дед в одиночку очередной столб раскачать попробовал — не поддается.

— А вот не буду помогать! Что ты сделаешь?

— Что я раньше делал, когда ты шевелиться не хотела на операции?

Она мечтательно глаза закатила:

— Ой! Ой! Что делал! Что дела-а-ал! Да если б ты, как раньше, я б с тобой походила на операции. А нынче у меня никакого интересу. Так что подчиняться отказываюсь, пошла домой.

И поползла прочь.

— Ты это брось! — Куров поймал ее за подол. — Не путай интересы. Мы по совести на операцию пошли. Юрку помогать Арсана Дуолайю изгонять. А не из каких-то там… личных интересов.

Этот довод бабку вразумил, хотя все равно проворчала:

— Всю жизнь вот так и маюсь… Ни жена, ни вдова… Кургыттара айбасы! Нет бы сказать: Елизавета — юрюнг, солнце! Юрко вон как Оксанке говорит? Учись у молодых-то, старый пень.

— Юрюнг, юрюнг, заметай следы!

Еще три столба развернули, и вот она уже, таможня с башней, и хоть людей никого, одни таможенники, но камеры отовсюду зырят, настроенные на всякое движение. Хорошо, откуда-то цыплята взялись, бродят в свете фонарей, зернышки собирают — сбивают с толку аппаратуру.

— Зря козла не взяли, — пожалела Сова. — Я бы его попасла… Вот тебе и легенда.

— Кто ж ночью козлов пасет? — Дед бинокль достал. — Тем паче на асфальте…

— Он же у меня окурки собирает. Большой охотник до табака…

— Не годится, подозрительно.

Сова задрала голову, рассматривая башню и обвисшие от безветрия государственные флаги.

— Как же отвлекать будем? Вовченко вон с трубой сидит. И дальше видит, чем ты.

— Надо думать, как… Ты же раньше сообразительная была.

— Да я знаю, как… Только думаю: согласишься ли? Куров обернулся к старухе, а у той глазки мечтательные,

как в юности.

— Ну? Излагай.

— Только ты сразу не ругайся, а подумай, — предупредила она. — Ради внука родного я готова на жертвы идти.

— Говори!

— Тут вот, за кустиками, разденусь и такая вся выйду. Как Тамарка Кожедуб в клубе. И стану танцевать перед таможней. Пока ты на башню поднимаешься…

— С ума сошла?! Хатыныны канул!

— Ты подумай и не ругайся! Они же мужики, так всяко залюбуются. А что, не хуже Тамарки спляшу.

Если б не конспирация, Куров все ей сказал бы, не прибегая к шаманской речи, но тут и голоса-то не повысишь. Потому промолчал, а она расценила это как колебания и дода-вить решила:

— На Кожедубиху два государства сбежалось глядеть, работу побросали. Мебельная фабрика встала и лесопилки. Тут два таможенника с Чернобаем всяко прибегут.

— Они не прибегут, — прошептал дед.

— Почему? Не мужики, что ли?

— Они убегут.

— От меня, что ли? — пошла в задир Сова. — Ты это чего хочешь сказать? Да ты сам меня когда в последний раз видал? А? Не помнишь. Я, между прочим, похорошела с тех пор без тебя.

— Ладно, потом погляжу…

— А кто тебе покажет? Женись, тогда и гляди!

И пошел бы у них разговор на новый круг, но тут на таможне послышался дурной, пьяный крик:

— Колька! Колька, мать твою! Водки давай! Раз взял на содержание — давай! Ты где, в душу тебя? Спрятался, волчонок! Да я тебя по запаху найду!

Куров прислушался и сразу же признал своего воспитанника, толкнул Сову. И та закивала головой, вытягивая губы в трубочку:

— Откуда и взялся-то? Будто воскрес. И речь стала внятная… Он на каком хоть языке говорит?

— Да вроде на нашем, — отозвался дед.

— А то у меня все уже перепуталось. Кажется, на шаманском, и все.

— Когда про водку говорят, то язык всяко шаманский, — потрафил дед Сове. — Магия… Вон сват наш — как напьется, так ведь на первый взгляд будто дурак делается. Никто понять не может.

— Так он просто мычит, как бык, да и все.

— Не-ет, — дед погрозил пальцем, — ничего ты не понимаешь. Крестник сказал, у него память просыпается. И древнюю мову вспоминает, первобытную, что ли, каменного века. Это когда не слова, а одни звуки…

А Семен Волков между тем бродил под башенным сводом от одних ворот к другим, словно в клетке, и гулкий его голос уносился на обе стороны границы.

— Сынка вырастил! — орал он. — Родного отца, как зверя, поймал! Хотел в Америку продать. Для опытов! Мне все сказали! Думал, не узнаю? Ни стыда, ни совести! Колька?! Все равно найду!

— Мыкола спрятался, — определил Куров. — Одно государство уже без надзора.

— Так другое бдит! У Вовченки труба!