Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Пока Карелин отбивался от маленького звереныша, стараясь не убить и не покалечить его лопаткой, а только оглушить, с левого боку, как медведь, навалился плотный сгусток тьмы – Максим.
Ничем уже не мог помочь Карелину развоплощенный Олег Карлович, ибо втянул его Свиноморов в магнетическую воронку своей власти, и разум Граббе, обессиленный, летел в черное никуда – в тот бесконечный тупик, что, углубляясь в самое себя, стремится к нулю непрестанным дроблением, которому не будет вовеки конца.
Как часто бывает в истории человеческой глупости, да и мудрости тоже, построения прекрасных планов рассыпаются, едва начав осуществляться, и погребают под собой мечтателей, а пыль, поднятая падением светлых надежд, покрывает саму память о пропавших героях.
Лишь старец Ефрем, молясь ночью, вспомнил внезапно о двух недавних посетителях, которых выгнал, заметив нездоровый огонек в их глазах, и показалось ему, что самые образы их в памяти его почернели, будто от копоти, а к его сердцу прикоснулся холодный коготь неведомой твари.
Старец прошептал:
– Помяни, Господи, рабов Твоих сих, ихже Ты веси, спаси их от власти тьмы и от погибели.
Но исполнил ли Бог молитву его, этого старец уже не узнал.
Пару дней спустя, в тихий час ночи, во двор дома Олега Карловича вошли две темные фигуры, вкатив пред собою инвалидную коляску. Одна из фигур достала откуда-то ключ и открыла замок на входной двери. Бесшумно фигуры проскользнули внутрь. Там подошли они к неподвижному телу Олега Карловича, лежавшему на кровати, подняли его аккуратно, вынесли во двор, усадили в коляску и, толкая ее, вышли на улицу.
Фигуры те были Максим Граббе и Андрей Карелин. Они исполняли поручение Свиноморова – доставить тело Олега Граббе в катакомбы. Туда, где была приоткрыта щель, сквозь которую разум Свиноморова протягивал свои щупальца в человеческий мир. Чтобы эту щель приоткрыть, Максиму Граббе пришлось постараться, совершая в катакомбах ритуалы, одно лишь описание которых омерзительно, а уж непосредственное участие в них далеко не всякому дано выдержать без вреда для рассудка.
Перед чудовищными мерзостями, на которые способен человек, не может устоять даже структура мироздания, и там, где совершаются самые страшные мерзости, возникают в структуре трещины и щели, сквозь которые загробная отрава просачивается в мир живых.
Покинутое душой тело Олега Граббе необходимо было Свиноморову для вселения после бегства из ада, поэтому он с нетерпением ждал, когда старший Граббе и Карелин, уже опутанный колдовской сетью, доставят в катакомбы погруженное в кому тело младшего Граббе.
Не могла душа колдуна вселиться в тело живого человека, занятое собственной душой. Невозможно обитать двум душам в одном теле, как невозможно двум человекам обуться одновременно в один и тот же башмак, и для одной-то ноги тесный.
Также в мертвое тело, покинутое душой, нельзя вселиться чужой душе: плоть мертвеца отторгает любую чужую душу. Зато в тело коматозного странника, которым стал Олег Граббе, в живое тело, на время оставленное душой, экстатически витающей вовне, – в такое-то тело как раз и могла вселиться душа погибшего колдуна. Оставалось только совершить ритуал замещения, чтобы захваченную в плен душу Олега Граббе отправить в ад на место души Свиноморова, а ему самому выбраться из глубин смерти, проползти сквозь потайную щель и овладеть телом жертвы.
Все эти тонкости Свиноморов объяснял впоследствии Карелину, ставшему преданным его учеником и помощником. Рассказывал и о том, как души некоторых мистиков, практиковавших выход из тела в состоянии самадхи, попадали в расставленные для них ловушки, а бесхозными телами овладевали души колдунов.
– Были такие колдуны, да и сейчас есть, – делился с Карелиным Свиноморов, – которые тремя-четырьмя телами владели. В одном из тел душа у них обитала, а прочие тела лежали в коме до поры. Если надо, то переходила душа в любое тело из приготовленных, а прежнее тело в кому впадало. Из-за этого казалось, что колдун мгновенно перемещается на огромные расстояния и только что здесь был, а вот уж, глянь, – на другой стороне мира. На самом деле это душа перемещалась меж телами. Тела же, хоть и от разных людей взятые, постепенно становились все на одно лицо – лицо колдуна. Так влияла на них душа, под себя преображала.
И прибавил, помолчав:
– Думаешь, откуда Олежка наш узнал, как ему коматозным странником заделаться? От меня же и узнал. Он ведь, гаденыш, не просто меня убил, он мозг мой сожрал. Заклинания читал над мозгом, прежде чем зубами впиться. Чтоб знания мои заполучить. И заполучил, как видишь. Я одно время держал для себя второе тело про запас. Но, скажу тебе, хлопотно это – лишнее тело держать, очень хлопотно. Хотя без этого, – оскалился Свиноморов в улыбке, – плохо можно кончить. Ну вот как у меня вышло.
Привезли на коляске тело младшего Граббе в самое сердце катакомбной тьмы. Максим совершил в полной темноте ритуал. Подробностей Карелин не видел.
И поднялось тело с коляски, схватило Карелина за рукав, и раздался голос, принадлежавший как бы Олегу Граббе, но в то же время чужой:
– Крови мне, крови мне! Быстро!
Во тьме, как понял Карелин, Максим поднес восставшему емкость с кровью; раздались звуки жадного питья. Затем голос проговорил:
– Кровь у мальчонки дурная. Ну да ладно. Пошли отсюда.
Они поселились в доме Граббе, на улице Академика Моисеева, пятьдесят девять.
Свиноморов быстро освоился с новым телом, и на лице Олега Карловича уж начали проступать черты, знакомые Карелину по фотографии за черной шторкой.
Максим смотрел на Граббе-Свиноморова влюбленными глазами, а тот подшучивал над ним, говорил:
– Люблю я тебя, Максимка, друг сердешный, аж не могу! И женился бы на тебе, да нельзя: мы ж теперь родные братья с тобой, оба Граббе, а брату на брате жениться – то ж форменный инцест.
Максим глупел во время таких шуточек, не понимая: действительно любит его колдун или издевается только?
– А знаете ли вы, хлопцы, кто такой академик Моисеев, по которому наша улица названа? – спрашивал колдун Карелина и Максима. Те не знали, и он пояснял им: – Моисеев, он же теорию ядерной зимы вывел. Рассчитал, что после ядерной войны зависнет пепел в небе таким слоем, что солнца будет не видать, и все тут похолодеет. И, чую я, ой, чую: обязательно придет она, если и не та, что Моисееву мерещилась, то мистическая ядерная зима – вот та уж точно придет.
Со своего старого портрета на стене Граббе-Свиноморов снял черную шторку, велел Карелину смастерить и прибить под портретом маленькую полочку для лампадки. За лампадкой и лампадным маслом послал его в ближайшую церковь, потом наставлял:
– Лампада чтоб всегда горела, день и ночь. Будешь следить. Фитилек подтягивай периодически вверх, только не сильно, чтоб пламя было небольшое. Как закончится фитилек – новый из марли сделаешь. Ну, и масло подливай временами. Это одна твоя обязанность. Вторая – вот здесь на коленях сиди, – колдун указал ему место на полу, напротив портрета, – и молись на портрет. И, смотри, не халтурь! Молись искренне, от всей души. Много слов не надо, просто повторяй: «Господи, Боже мой!» – и все. Для тебя достаточно. Теперь твой Бог – я, но просить меня ни о чем не следует. Просто молись, как я сказал, и земные поклоны бей. Если слеза во время молитвы навернется – поплачь. Захочешь портрет поцеловать – встань и поцелуй. Это можно. Главное, чтоб в голове не было посторонних мыслей никаких, кроме одной – что я твой Господь и Бог. В эту мысль зарывайся умом, как в землю, да поглубже. Зомбировать я тебя не буду. Олежку вон зомбировал, и что вышло? Ничего хорошего. Поэтому ты только молись, и все. Спать будешь часов пять-шесть, остальное время – молись. Пожрать Максимка тебе принесет, когда надо. И вот что. Если вдруг увидишь: изошло дуновение от портрета, и лампада погасла, то прекращай молитву, сиди и жди без единой мысли, пока не услышишь мой голос у себя голове. Понял?
Карелин молча кивнул.
