Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
– А что ты хотел? – отвечал тот. – Чтобы он дочь зарезал и в полицию на себя заявил? Сам бы, что ли, так сделал, да? Он от трупа избавился и все скрыл. Мозги-то у него еще есть.
Поразмыслив, Коля решил, что так оно, наверное, и лучше. Объявить себя убийцей – значит сесть в тюрьму, а то и на электрический стул. Если же все скрыть, то после этого можно писать книги, подтачиваясь притом жуткими червивыми мыслями, от которых и сами книги станут жутче.
Теперь надо ждать, когда появятся новые книги старика. Терпеливо ждать. Собственно, в этих книгах все и дело, в них и должен проявиться эффект от Колиной затеи.
Время шло и несло с собой лишь разочарование. Старик писал, как всегда, неутомимо, на русский язык его переводили быстро. Но все новые книги, жадно прочитанные Колей, отозвались в нем возмущением и глухой злобой.
Старик не исписался, нет, он просто сползал в сентиментальщину и морализаторство. Лишь формально и по инерции казался прежним собой, как актер, что никак не стряхнет приросшую к нему личину.
Коля пытался поговорить об этом с Недостомесовым, но тот и слушать не хотел, а лишь твердил упорно, что все сделал в лучшем виде, что заказ выполнен, что писатель, как и договаривались, попал под темное колдовское воздействие и был опален настоящим ужасом.
После телефонных споров с Недостомесовым открывалась в Колином нутре зудящая червоточина: «Черт его знает, – сомневался, – может, я как-то предвзято ко всему отношусь? Искаженно все воспринимаю?»
Но тут же сомнение разворачивалось в противоположную сторону: «Или это он специально на мой разум влияет, чтобы я верить себе перестал, чтобы отстал от него? Шепчет, сука, в мой адрес что-то, шепчет…»
Коля завел знакомства с другими колдунами города, адреса которых сумел найти в интернете и местных газетах, где печатали объявления об услугах. Поговорил с ними о Недостомесове и выяснил, что тот среди коллег авторитетом не пользуется, что раньше, лет десять назад, его уважали, но потом Недостомесов позиции сдал.
– Выгорел, – так сказал о нем колдун Лазарь Изметинович, от которого на Колю повеяло настоящей жутью.
После разговора с Изметиновичем он даже утратил недели на три всю свою мужскую потенцию, которая обычно не подводила, а тут вдруг увяла, будто при радиоактивном облучении.
Рассказывая Коле о Недостомесове, Изметинович тихо пробормотал себе под нос:
– Такого прихлопнуть бы, чтоб звание не позорил.
Коля услышал это и промолчал, про себя же подумал, что у Недостомесова сильно, видать, подмочена репутация, раз коллега такое о нем говорит.
Раньше Недостомесов, как объяснил Изметинович, действительно жил во тьме: бодрствовал по ночам, а днем спал, и была у него перед глазами вечная ночь. Всегда видеть одну только ночь – наяву и во снах – это залог подчинения себе тех особо темных энергий, что недоступны никому из бодрствующих под солнцем. Однако Недостомесов начал собственным правилам изменять, и кое-кто не раз замечал его разгуливающим по городу при свете дня – в темных очках с огромными стеклами во все лицо и в надвинутой на лоб кепке с козырьком. Недостомесов думал остаться неузнанным. Но есть глаза, от которых так просто не укроешься.
В последние годы Недостомесов только прикидывался мрачным колдуном перед доверчивыми клиентами. Что-что, а пускать пыль в глаза умел. Колдовских способностей у него почти не осталось, зато предпринимательская жилка пульсировала вовсю.
Услышав все это, Коля помрачнел и окончательно убедился, что Недостомесов просто развел его как лоха, что деньги пропали зазря, а этот чертов лицемер будет выкручиваться до последнего, вешая на уши лапшу о том, как он все сделал в лучшем виде.
Чем дальше, тем сильнее проникался Коля убеждением, что все свои магические способности, если только была тут хоть капля магии, а не один элементарный гипноз, Недостомесов направил не на писателя, а на одного лишь Колю. Сфабриковал для него инсценировку и внушил эту сказочку в виде сна. Ледяной яростью наполнялось Колино нутро при мысли о таком обмане.
Наконец, раскалившись в сомнениях и умозаключениях, повесил он через плечо сумку с топором и отправился ночью к Недостомесову.
На этот раз дом колдуна был погружен во тьму. Дверь заперта, но Коля увидел приоткрытое окно и влез через него внутрь.
Колдун мирно посапывал на разобранном диване. Голова покоилась на большой мягкой подушке, и подушка эта привела Колю в бешенство.
«Вот же сука, – думал с ненавистью, – на мягкой подушке нежится! И если спит ночью, значит, днем точно бодрствует!»
Недолго думая, Коля рубанул топором спящего – по правому плечу. Потом, когда тот, проснувшись в ужасе, свалился с дивана и скорчился на полу, Коля отрубил ему правую руку и, включив свет (уже не такой тусклый, как в той комнате, где колдун принимал Колю, а яркий, чуть ли не стоваттный), склонился над жертвой и прошипел:
– Или ты, сука, сделаешь все, что должен, за что я деньги заплатил, или я тебя в капусту порублю! Помнишь, тварь, сам же и говорил: что не так, приходи, мол, и руби меня. Говорил? Говорил! Вот я и пришел, как договаривались. Все по чесноку!
Недостомесов плакал, умолял пощадить, обещал вернуть деньги, выплатить неустойку, а Коля нависал над ним с топором, чувствуя прилив лихой темной силы, бурлившей в крови. Захваченный этой силой, его дух отрывался от липкой материальности мира сего. Вернуть деньги? Выплатить неустойку? Ему стало смешно. И, заклекотав от гортанного нечеловеческого смеха, Коля рубанул колдуна топором – на этот раз в левое плечо.
Когда несколькими ударами отрубил, наконец, и левую руку, то увидел, как на побелевшем лице колдуна проступило что-то страшное и глубинное, словно откуда-то из могильной тьмы показалось древнее чудовище, очнувшееся от векового транса.
Мгновенно мелькнуло у Коли в уме: «Ого! Вот такой-то Недостомесов и нужен был с самого начала. Уж этакий колдун сумел бы любого погрузить в запредельный ужас. Видать, проснулись в нем от страшной боли прежние способности, в житейский тлен зарытые. И теперь он опасен. По-настоящему опасен».
Губы колдуна шептали что-то – заклинание или проклятие, которое Коля едва ли не видел воочию: как бы дымчатая черная паутина ползла изо рта Недостомесова и сплеталась в уродливый замысловатый узор. Расширились во все глаза зрачки колдуна, взгляд его метнулся к Колиному лицу и, зацепив разум, потянул на гипнотическом крючке в трясину.
Стряхивая наваждение, Коля дико заорал, испугавшись, что еще пара секунд промедления – и конец: он станет пленником безрукого чудовища, останется без воли и сил, и тогда проклятый колдун сделает с ним все, что захочет. Крик полыхнул изо рта, и Коля, продираясь сквозь оцепенение, уже пеленавшее его, ударил лезвием топора в страшное мертвенное лицо.
Вышел с топором во двор, прихватив по пути полотенце, висевшее в кухне на крючке. Тщательно обмыл лезвие топора в бочке с водой, что стояла под трубой водостока, насухо обтер полотенцем и, обмотав им топор, сунул его в сумку.
Такси вызывать не стал. Был такой прилив сил, что, казалось, легко удастся прошагать через весь город.
Проходя мимо руин кинотеатра, Коля увидел свет меж обломков стен. Приблизившись, рассмотрел: две фигуры сидели у костра, над которым жарилась на вертеле из арматурины человеческая нога, отрубленная выше колена. Одна из фигур обернулась и взглянула на Колю дико блеснувшими глазами на звероподобном темном лице. В другой раз Коле стало бы жутко от бездонного безумия в этих глазах, но только не сейчас. Он приветливо помахал фигуре рукой и, чувствуя, как губы растягиваются в улыбке, пошел своей дорогой.
«Что убийцей заделаться пришлось – это ничего, – мысленно определил он. – Не человека ведь убил, а тварь какую-то. За что мне, если честно, спасибо надо сказать от лица… ну, там не важно, от чьего. От лица тех, кто все понимает. Да и вообще, это ж самооборона была, если разобраться».
При мысли о самообороне Коля прыснул со смеху.
