Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Так-то, вообще, он детей недолюбливал, и до сих пор, к тридцати восьми годам, ему ловко удавалось не вляпаться в детский вопрос, но вот именно сейчас так остро, до мурашек, захотелось ребенка. Сына, дочь – не важно. Пока он еще не остыл от победы, пока еще клокочут силы – взять и продлить бы род. Чтоб передать ребенку все это, чему не мог подыскать названия, что звенело струной, смеялось и рвалось изнутри.
Шел по ночному городу, и постепенно вызревало понимание, что не в писателе ведь дело. Нет, лишь поводом послужил старик. А главное в том, что произошло между Колей и Недостомесовым. Вступили они в связь, сплелись в причудливый узел, и в этом взаимодействии каждый получил свое: Коля победил колдуна, принеся его в жертву высшему смыслу; а колдун, меж первым и последним ударом Колиного топора, лихо проскочил через такую внутреннюю эволюцию, какую иначе и не преодолел бы.
Тут Коля и осознал, и даже остановился, захваченный осознанием, как магниевой вспышкой: ребенка зачать – дело плевое, а вот сейчас он, в сущности, мистически зачал Недостомесова и отправил его на тот свет инициированным, духовно пробужденным. Не писателя на самом деле следовало спасать, а Недостомесова, который отступил от предназначения своего, но послан был к нему ангел с топором в руке…
Коля поднял лицо к звездам и полной грудью вдохнул небесную тьму, пролившуюся в мир людской с ледяных высот.
Уснув на рассвете, увидел во сне будущее. То была грядущая возрожденная Русь, и над крышами небоскребов, блиставших на солнце стеклом и сталью, гигантским айсбергом высился храм, каких еще не видывали на Руси. Через его циклопические ворота вошел Коля с опаской, как входят в пещеру, где обитает неведомый зверь. Бродя по храму, рассматривая грандиозные мозаичные фрески, увидел и свое собственное изображение: многометровый, он высился на стене, вокруг головы черный нимб, в руках, словно младенец, покоился топор. Старославянского типа витиеватые буквы, над правым плечом фигуры, гласили:
«Святый Никола».
И над левым:
«Убивец и Спаситель».
Полиция вышла на Колин след довольно быстро. Проверяя телефонные контакты убитого Глеба Недостомесова, взяли на заметку и Колин телефонный номер. А потом Лазарь Изметинович – его номер тоже отыскался в контактах – дал показания о том, что некий Николай, обиженный клиент Недостомесова, приходил к нему, Лазарю, с откровенной против Недостомесова злобой. Так телефонный номер Брешнего всплыл вторично и уже с намеком на преступный мотив. Следы ботинок, найденные около дома убитого, подошли к Колиным ботинкам. И отпечатки Колиных пальцев сняли с оконного стекла в доме Недостомесова. Одна к одной, улики сложились против Коли.
Его арестовали.
Однако арест и обвинения ничуть не омрачили убийцу, чрезвычайно довольного собой. Он спокойно признался во всем, рассудив, что пребывание в тюрьме только украсит необходимым штрихом будущее житие святого Николы, Убивца и Спасителя, придаст легенде ту изюминку, а лучше сказать, перчинку, без которой его грядущая история стала бы слишком пресной. Да и как русский народ узнает о своем герое, если тот просидит в углу до конца дней своих? Надо выходить на свет, к людям, надо популярность набирать, а тюрьма и шумиха в прессе вокруг убийства – то самое, что для этого требуется.
Когда изуродованный труп Недостомесова лежал в морге, вскрытие проводил патологоанатом Егор Кирилляк, человек себе на уме. Он практиковал – тайно, конечно, а как еще! – тантрическую некрофилию и был большим эстетом по части мертвечины.
Останки Недостомесова вызвали у него восторг ценителя истинного искусства. А истинным искусством Кирилляк считал единственно лишь смерть во всем многообразии форм, которые принимала она, вторгаясь в мир живой материи.
Как и женская красота, считал Кирилляк, заключается, главным образом, не в одежде, а в наготе, так и красота бытия – не в нарядах жизни, а в наготе смерти под ними.
Он стоял и любовался повреждениями на трупе Недостомесова. Его восхищало, что руки отрублены и при этом не утрачены, а тут же, на местах своих, лежат, проемами пустот отделенные от плеч. И как лаконична и в то же время величественна смертельная рана, разломившая лицо пополам! За всю практику Егору еще не попадался труп с такой композицией увечий, в которой эстетика так тонко сочеталась с многозначительной образностью. Он мысленно аплодировал тому незнакомцу, что убил Недостомесова и тем самым устроил столь восхитительную инсталляцию.
Кем был покойный, Егор знал хорошо. Почти со всеми местными мистиками он был лично знаком. Кроме того, Егор помнил настоятельную просьбу Лазаря Изметиновича – сообщить ему немедленно, если на стол перед Егором ляжет мертвый колдун.
Кирилляк позвонил Изметиновичу, и тот, выслушав своего информатора, произнес:
– Будем проводить ритуал.
– Какой ритуал? – предчувствуя недоброе, спросил Егор.
– Тот самый, – сказал колдун мрачно.
Егор почувствовал, как его прошибает пот.
Изметинович дал ему подробные инструкции, затем строго предупредил:
– Смотри только, на этот раз никакого труположества! – и отключился.
Отняв телефон от уха, увидел Егор на сенсорном экране обильные потеки пота, вытер телефон об халат, сунул в карман, провел ладонью по вспотевшим уху и виску, и долго затем стоял без движения, стараясь успокоиться.
К ритуалу, намеченному Изметиновичем, следовало готовиться. В задачу Егора входило достать свежие останки трех абортированных эмбрионов, но пока это могло подождать. В данный момент он должен был провести вскрытие.
Лишь приступив к работе, попеременно орудуя скальпелем и циркулярной пилой, Кирилляк почувствовал, что успокоился окончательно, и к нему вернулось обычное вдохновенно-поэтическое настроение.
Похороны Недостомесова взяла на себя профсоюзная организация работников оккультных наук.
Организация эта существовала только на бумагах, которые предъявил в морге Изметинович, добившийся таким образом, чтобы тело Недостомесова, не имевшего даже дальних родственников, не было кремировано за казенный счет.
Не без волокиты, Недостомесова выдали для похорон профсоюзу, иначе говоря, Изметиновичу, и тот увез тело из морга якобы на кладбище, а на самом деле – к себе домой, где в тот же вечер в подвале провел ритуал.
Кирилляк, доставший через друга-гинеколога искромсанные останки трех абортированных младенцев (зачем они понадобились колдуну – этого Егор не понимал), засветло явился к Изметиновичу, чтобы помочь подготовить труп к ритуалу, и с ужасом ждал, когда ритуал начнется.
Его эстетская натура не выносила магических обрядов, которыми мертвая плоть понуждалась к оживлению, пусть к ущербному, пусть лишь к псевдожизни, но и это было для Егора непереносимо. Оживление мертвой плоти он считал самым страшным оскорблением в адрес главной святыни бытия – смерти. По его глубокому убеждению, живое должно превращаться в мертвое, но никак не наоборот. Обратный процесс он расценивал как предательство.
Кирилляк с брезгливостью и омерзением оказывал помощь Изметиновичу в подготовке к ритуалу. Уклониться от обязанности, возложенной колдуном, не смел из страха перед ним.
Бедный эстет! Делал то, что ненавидел всей душой, и презирал себя за это.
Лазарь, видя эти духовно-философские страдания Егора и понимая всю их глубину, кривил губы в жестокой полуулыбке.
Доставив Лазарю хорошо упакованный в несколько прочных пакетов абортивный материал, Егор осмелился спросить, какую же роль останки младенцев сыграют в ритуале, и Лазарь, обычно не склонный ни к каким объяснениям, с неожиданной словоохотливостью поведал Егору, что…
…словно крышка подпола приподнялась перед Егором, и дохнуло леденящей подвальной тьмой, когда выкладывал ему Лазарь Изметинович такие вещи, которых Егору лучше было бы и вовсе не знать.
– Что знаешь про Макара Волкова? – спросил Лазарь.
Егор ответил:
– Да то же, что и все. Что Волков – это страшная сказка. Колдун-людоед, умер давным-давно и мертвый по городу бродит, детей крадет и пожирает. Меня в детстве им пугали.
– Правильно делали,
