Сефира и другие предательства - Джон Лэнган
На этой отрезвляющей и даже удручающей ноте ежегодную беседу можно было бы и завершить, но стрелки часов приближались к трем ночи, вторая бутылка вина опустела, и, хотя не было особой необходимости подниматься с рассветом, чтобы проверить под елкой щедрость Санты, ни один из них не счел справедливым оставлять надолго своих «половинок» наедине с родителями. Они ополоснули бокалы и пустые бутылки, вытерли бокалы и вернули на место в посудный шкаф, бутылки оставили в посудомоечной машине и, прежде чем погасить свет, исполнили свой давнишний ритуал: проверили все замки и задвижки дверей и окон первого этажа. С переездом семьи из Вестчестера в Элленвилль процесс закрывания, поначалу как будто шуточный, обрел повышенную серьезность в связи с участившимися за последние несколько лет случаями незаконных проникновений в дома. Когда они закончили, Веб повернулся к Герт, изобразив на лице маску ужаса, повторил фразу, как правило венчавшую их ритуал, заимствованную из какого-то ужастика его юности:
– А что если они уже внутри?
Герт, как обычно не находя убедительного ответа, в этом году выбрала такой:
– Ну, тогда уже, наверное, поздно.
Ее фаталистичный ответ как будто понравился Вебу, и он наклонился поцеловать ее в щеку, затем прошел через темную гостиную в коридор, в конце которого находилась гостевая комната, которую выбрали они с Шэрон, – местечко, по мнению Герт, хоть и внутри дома, но максимально удаленное от комнаты родителей. Ей же с Даной досталась спальня на втором этаже, ее бывшая комнатка, отделенная от спальни матери и отца ванной. Герт не могла решить, обусловлен ли выбор Веба желанием сохранить максимальную дистанцию от родителей ради его новой жены, да и себя самого, или желанием установить самую тесную близость между ней, Даной и ее родителями, которые, спустя семь лет после ухода Герты и три года с тех пор, как она переехала к Дане, все еще не до конца, по их словам, примирились с решением дочери. Конечно, Веб оставался Вебом, и оба объяснения могли быть верными. С некоторых пор, когда в подростковом возрасте близость, с которой он осыпал отца и мать поцелуями, сменилась почти навязчивой потребностью держаться на расстоянии, если кто-то из родителей находился, по его мнению, близко слишком долго, пытался продлить миг объятий, – его едва не начинало трясти от неловкости и напряжения. В то же время, унаследовав чувство уверенности в собственной правоте от родителей и получив возможность противостоять им их же недостатками, был только рад сделать это. А Герт если и чувствовала неловкость, то не из-за той искусственной любезности, которую мать и отец изображали каждый раз, когда они с Даной приезжали в гости, с чем она более или менее смирилась как с меньшим из многих зол: дело было в том, что она была, образно говоря, прикована к острию копья, которым Веб хотел ткнуть в родителей.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она задавалась вопросом, беспокоился ли Веб о том, что его брак пойдет по пути брака их отца и матери, коль скоро его потребность в комнате внизу коренилась в беспокойстве о том, что он и Шэрон заражены тем, что поразило его родителей. О разрушении союза последних свидетельствовало не только поведение. Каждый из них, казалось, взвалил на себя бремя лишнего десятилетия. Волосы отца спадали на кончики ушей и затылок, в то время как у матери они были белоснежными, и, насколько помнили дети, красить их она отказывалась. Лица родителей покрывали морщины – поперек лба, по обе стороны уголков рта, и хотя оба поддерживали хорошую физическую форму (мать бегала трусцой, отец занимался ракетболом), плоть на руках и ногах обвисла, смотрелась рыхлой, как у людей в старости, когда кожа и мускулы ослабляют свою хватку на костях, которые поддерживали их, – словно репетируя финальное расслабление. Формальность, с которой родители относились к ее друзьям и друзьям Веба, усиливала впечатление, что она и ее брат были парой неожиданных чудес или случайностей, произошедших в последнюю минуту. Все без исключения друзья Герт были потрясены, узнав, что ее мать и отец если не ровесники их родителей, то уж точно моложе. Она полагала, что точно так же среагировали все одноклассники и подруги Веба.
Она осторожно открыла дверь в их с Даной спальню, однако петли все равно взвизгнули. «В этом доме невозможно шнырять тайком». В бледном свете уличного фонаря из-за окна она увидела Дану, крепко спящую на своей половине кровати завернувшуюся в одеяло. Не закрывая за собой двери, Герт подошла к стоявшему у изножья кровати сундуку и подняла крышку. Навстречу ей вспорхнул запах свежевыстиранного хлопка, и тут же из-за двери донесся стон половиц.
– Мама? – Герт выпрямилась. – Папа?
В коридоре послышался шум – кто-то из родителей спешил к своей спальне. Герт ждала момента, когда заскрипят петли их двери и удивилась, почему этого не произошло, когда кто-то открыл ее. Быть может, после десяти лет обещаний отец наконец-таки их смазал? Она услышала негромкий щелчок открываемой двери. Чувствовала, что кто-то стоит там, держась одной рукой за ручку, и следит за движением в дверном проеме ее с Даной комнаты.
– Да я вас умоляю…
Пять шагов вывели Герт в коридор, лицо ее выражало насмешливо-возмущенное недоумение. Перед дверью в спальню их родителей никого не оказалось, как и в остальной части коридора. На мгновение у Герт возникло ощущение, что зрение что-то упускает, какую-то фигуру в темноте, – ощущение сродни тому, что она испытала, глядя прямо на ключи, в поисках которых перерыла всю квартиру, и не видя их, – а затем это ощущение угасло. Кожа на руках и шее пошла мурашками.
– Не сходи с ума, – приказала она себе, но тем не менее, убедилась, что дверь в ее комнату плотно прикрыта.
Позже шагов, проходящих назад и вперед по коридору, она не слышала.
II
Решение Герт продолжать расспросы о другой женщине, дабы установить ее личность, было продиктовано не столько тем последним разговором в канун Рождества, сколько случайной встречей со старым другом семьи в шумном районе Гранд-Сентрал через неделю после Нового
