Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман
Супруга покойного, как я подметил, отказалась от экстравагантных одежд, столь ею любимых ранее, – выйдя ко мне в ничем не примечательном, банальном даже платье, будто приобретенном в каком-нибудь универсаме. Возможно, так она выражала скорбь и траур – ибо ни в каком ином отношении я не смог заметить в ней перемен. Она не показалась мне ни сломленной, ни даже выбитой из колеи горем, и ее немногословность осталась при ней. Может, ей просто нечего было сказать. Все мои попытки выяснить причину смерти знакомого не возымели успеха – видимо, сыграла роковую роль какая-то обычная хроническая болезнь («Не отягощайте ум скорбью» – вот как посоветовали мне угомонить свой интерес). Мне даже не требовалось участвовать в процедуре: жена взяла на себя все хлопоты и мне можно было просто зайти за деньгами в конце. На это я заметил, что по букве закона, будучи распорядителем, обязан увидеть хотя бы копию завещания. Эта странная женщина тут же молча протянула мне оригинал, бесхитростный по содержанию: тело надлежит кремировать, все имущество за исключением моей сотни фунтов – оставить жене наследодателя. Также все картины усопшего должны были быть предложены Национальной галерее британского искусства; в случае отказа – изобильному списку других публичных галерей. Если все десять или двадцать контрагентов из списка откажутся – картины поручено было сжечь. Я тут же понял, зачем меня сюда притащили, – и если с момента получения известия от юристов меня преследовала тревога, теперь она однозначно переросла в ужас.
– Не переживайте, – сказала мне вдова наследодателя, еле заметно улыбнувшись. – Я сама занималась предложениями, пока он был жив. Ни одна галерея в списке не захочет эти картины даже себе в подсобку.
– Но, – запротестовал я, – как душеприказчик я не могу просто оставить все как есть.
– Просмотрите их письма. – Она передала мне стопку исписанных листов. Устроившись на отставленном от стола стуле, она стала за мной рассеянно наблюдать, не берясь ни за какое другое занятие.
Что ж, подумал я, если это возможно – почему бы не уладить вопрос на месте, здесь и сейчас? Я сверил письма со списком в завещании. Каждая названная галерея была учтена, и везде моему бедному покойному знакомому давали понять, что в картинах такого рода, как пишет он, не заинтересованы. Переписка охватывала гораздо больше, чем предыдущие двенадцать месяцев. Многие государственные служащие медленно принимают решения – и еще медленнее берут на себя обязательства.
– Он знал об этом? – спросил я.
Это был еще один вопрос, на который я не смог получить четкого ответа, потому что вдова просто улыбнулась, да и то – лишь слегка. Упорствовать с ней было трудно.
– Не волнуйтесь, – произнесла она. – Я разожгу костер.
– Вы совсем не хотите сохранить полотна? – воскликнул я. – Может, вы и прожили с мужем достаточно долго, чтобы считать его работы делом обыденным, но они в самом деле выдающиеся.
– Но разве мы как душеприказчики не должны подчиниться завещанию?
– Раз Макс Брод сохранил архивы Кафки, значит, и мы сможем спасти картины. Закон не слишком щепетилен в подобных вопросах.
– Может, хотите забрать их себе? Но учтите, – добавила она, – в Кингстоне хранится еще около сотни.
– Я был бы рад их все взять, но у меня, к сожалению, не будет места…
– Ну, может, когда-нибудь потом.
– Я хотел бы взять одну, если можно.
– Повторюсь, берите хоть все. Может, и рукописи вас заинтересуют? Целая пачка – в этом саквояже. – Она указала на потрепанный чемоданчик зеленого цвета, приставленный к стенке. Довольно-таки отталкивающее безразличие этой женщины к наследию мужа во многом определило мое согласие. Было совершенно очевидно, что случится с рукописями, если я их не возьму; целую жизнь мог пожрать огонь – как его тело.
– Когда похороны? – спросил я.
– Завтра, но церемония пройдет конфиденциально.
Мне было интересно, где сейчас лежит тело. В супружеской спальне? В маленькой комнате для гостей? В каком-нибудь морге?
– А в Бога мы оба не верили. – Если память не подводила, впервые за все время вдова проявила подобную инициативу и высказалась обобщенно – пусть и в негативном ключе. Я осмотрел картины – включая ту, которую уже мысленно выбрал для себя. Она ничего о них не говорила. Может статься, эти, самые первые полотна были написаны еще до того, как художник встретил ее.
Собственно, от нее я не дождался ни чашки кофе, ни помощи с транспортировкой чемодана и картины вниз по многочисленным лестничным пролетам кондоминиума. По дороге домой мне пришло в голову, что при таком объемном наследии ущербным его никак нельзя было назвать.
Картина с тех пор путешествует со мной повсюду. Ее нынешнее место – в комнате по соседству с бывшей детской. Я часто захожу туда и просто разглядываю ее минут пять-шесть – особенно если свет дня еще не померк.
В саквояже, как и было обещано, лежали разрозненные черновики книг по искусству – очевидно, отпечатанные на машинке. Практически каждый лист пестрел исправлениями, внесенными разноцветными чернилами, но я не уделил тому внимания – собственно говоря, тогда я был не уверен даже, что все это когда-нибудь прочту. Тем не менее выбросить труд моего покойного знакомого я не посмел. Бумаги – до сих пор на антресоли, в зеленом чемодане, обклеенном туристическими наклейками из Италии эпохи Муссолини. В столь малой мере мой бедный приятель-художник все еще жив. Он, по-видимому, чувствовал со мной некое потаенное родство – чувствовал острее, чем я в свое время, – иначе не сделал бы меня душеприказчиком.
Среди бумаг хранилось кое-что еще. Более емкое – и более личное – повествование было набрано на больших листах бархатной иностранной бумаги и перевязано эластичной лентой, ныне порвавшейся. Именно для того, чтобы представить рассказ друга, необычайно странный и интимный, и чтобы объяснить, как он попал ко мне и как добрался до печати, я и написал все вышесказанное. Странность как некая отличительная черта жизни видится мне все более важной, потому как я нахожусь под растущим в силе впечатлением, будто жизнь – вещь спланированная, предсказуемая и жестко управляемая. Говоря «Странность», я в какой-то мере подразумеваю ее кровную сестру – Тайну.
Согласно условиям завещания, гонорар за публикацию полагается вдове моего друга, владеющей всеми авторскими правами на подобного рода вещи. Я уведомляю, что ей остается только подать соответствующее заявление. Впрочем, памятуя о том последнем вечере, за день до похорон, сомневаюсь, что она это сделает. Время покажет. Теперь я даю слово своему несчастному знакомому.
* * *
Вчера
