Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман
Вы, наверное, обратили внимание, что я так и не назвал их имен. Думаю, оно так даже лучше – как вскроется позднее, мой знакомец и сам был весьма сдержан в этом отношении. Более того, сблизиться с этой парой по-настоящему мне так и не удалось.
Но стоить отметить вот что – в резиденции в Баттерси (что любопытно, без хорошего вида на Парк[50]) взаправду выставлялись некоторые картины того человека. С определенной натяжкой их можно было сравнить с неоднозначными последними работами покойного Чарльза Симса – они производили сбивающее с толку впечатление, несли в себе что-то безумное, даже наводили на мысль, насколько гиперэстет, создавший их, преуспел в умении проскальзывать в метафизическое, в некие радикальные порядки бытия. Странные названия полотен Симса – «Я как рисунок линий на твоей ладони» или «Но разве не похож я на свет в бездне?» – прекрасно подошли бы и к работам моего знакомого. На самом деле, он не утруждался давать им названия – но не столько из-за современных веяний, как я на первых порах подозревал, а потому что не рассматривал свои картины как завершенные и потенциально продаваемые предметы искусства.
– Я как-то осознал, что не могу нарисовать что-то, что люди захотели бы купить, – сказал он, и под невзрачным носом-кнопкой расцвела бледная улыбка. Его жена, сидевшая на жестком стуле и снова чудно́ одетая, ничего не сказала. Впрочем, я вполне мог представить, что эти странные картины вполне могли в какой-то момент взойти на гребень модной волны – совсем не по тем причинам, по которым их стоило бы превознести. Мне показалось – и я не преминул озвучить впечатление знакомому и его жене, – что полотна эти были одними из наиболее сильных и захватывающих из всех виданных мною в жизни. Я говорил совершенно искренне – непрофессионализм исполнения, конечно, можно было отметить, но едва ли нужно. Конечно, жить, подобно этим двоим, в окружении таких вот сильных образов я бы поостерегся, но это уже вопрос личных предпочтений. Да и говоря о прямо-таки «окружении», я, может статься, преувеличиваю – думаю, в гостиной висело от силы три крупноформатных мистических картины, да еще четыре в супружеской спальне, куда меня провели, чтобы взглянуть на них. И еще по одной – в маленькой комнате для гостей и в ванной. В рамках они сидели довольно небрежно – сам художник не воспринимал их всерьез; он разместил их среди рядов гранок книг по современному искусству, этих творений массового производства.
Я ужинал у них раз шесть, может быть – семь. Конечно же, и от меня последовало взаимное приглашение в Королевский автомобильный клуб – куда более презентабельное в сравнении с моим холостяцким жильем в Ричмонде место. По большей части трапезы в Баттерси проходили по шаблону: мой знакомый много болтал, а его странно выряженная жена едва роняла пару слов. Блюда, приготовленные ею, были отменными – разве что слегка чопорными; в качестве званого гостя меня, похоже, воспринимали чересчур серьезно. Опираясь на это и на всякие прочие мимоходом подмеченные мелочи, я заключил, что гости у супругов бывают нечасто. Вероятно, им не хватало какой-то домашней магии. И человеку, сотворившему такие полотна, казалось бы, наверняка есть что сказать – вот только слушать его означало разочаровываться раз за разом. Он привечал меня неизменным энтузиазмом, а отпускал с неохотой, но дыру в незримой стене, окружавшей его, пробить не мог – и супруга едва ли стремилась ему в этом помочь. Так, во всяком случае, казалось со стороны; человеческие отношения – вещь столь сложная и запутанная, что никогда ни в чем нельзя быть уверенным.
Шло время, и наше знакомство все сильнее исчерпывало себя. Я особо этому не мешал, хоть и испытывал некое подобие сожаления. Связь, поддерживаемая мной, умирала медленно; я чувствовал практически с самого начала, что поспешный разрыв с этими людьми был бы болезненным, спровоцировал бы какой-нибудь болезненный инцидент или настоящий конфликт. Так что, прекрасно отдавая себе отчет в своих действиях (так мне тогда казалось), я постепенно усекал объем наших встреч. Увы, ни этот мужчина, ни его жена по-настоящему не цепляли меня, не давали отклика в душе – подобные умершие еще в зачатке знакомства лучше изымать из ткани жизни, пока она не заразилась вялостью и гнильцой и не утратила тонус. Если кто-то помногу ходит на вечеринки или заводит много новых знакомств каким-либо другим способом, ему приходится довольно часто принимать подобные защитные меры, порой – сильно укоряя себя за них. Но стоит помнить, что люди и животных вынуждены убивать – человек, как ни крути, по большей части не в состоянии прожить на одних орехах и яблоках.
Однако окончательно мое знакомство с тем художником не умерло. Оно вновь дало о себе знать, когда через четыре года после того, как я в последний раз видел чету из Баттерси (и года этак через два после последней отправленной им рождественской открытки), на мой адрес пришло письмо из правовой конторы. К тому времени я успел переехать в Хайгейт из Ричмонда. В письме том говорилось, что мой знакомый умер («в результате продолжительной болезни», как уточнялось); перед кончиной он зачем-то назначил меня соисполнителем завещания. Вторым душеприказчиком, как и стоило ожидать, стала жена. Уместно ли говорить, что все это стало для меня более чем неожиданным? Доля наследства, которую завещатель «надеялся видеть принятой», составляла сотню фунтов стерлингов – и сумма эта была неплохая, особенно по тем временам, когда фунт взаправду что-то стоил. В письме меня просили как можно скорее связаться с юристами – или напрямую с женой их клиента.
Немного поскрипев зубами, я все-таки сочинил письмо с соболезнованиями. Со всей тактичностью, что у меня за душой водилась, я предложил в постскриптуме назначить вечер для первой встречи исполнителей завещания. Ответ пришел очень быстро. В минимально возможном количестве слов меня поблагодарили за понимание
