Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Как называлась эта секта, Сема так и не узнал. В брошюре, которую он прочел, лежа на диване в комнате отдыха, название секты не упоминалось, да и само слово «секта» там не фигурировало. Говорилось о некоем Глебе Георгиевиче Многогорове и его учениках. Они-то, надо полагать, и составляли секту. Этот Многогоров довольно давно уже занимался йогой, даже жил какое-то время в Индии, был там учеником двух каких-то авторитетных гуру, переводил на русский Упанишады с толкованиями Рамануджи, Шанкары и Гаудапады. А последние годы он занимался разработкой собственного учения и создавал новый вид йоги.
Многогоров взглянул на йогу с весьма оригинальной, так сказать, русской точки зрения. Россия, как известно, страна широчайшего раздолья, просторов и возможностей; ведь даже в такой косной религии, как православие, с ее застывшими рамками канонов и догматов, Россия показала захватывающую дух широту, породив множество сект, на которые разложилось старообрядчество, вступившее в бурную реакцию с русской ментальностью. Вот и в этом случае русский ученик индийских гуру, Глеб Многогоров, придумал нечто небывалое – новый способ соединения с Богом. Способ не просто оригинальный, но неожиданно жуткий, даже кошмарный, сквозящий каким-то первозданным ужасом.
Когда Сема вычитал в брошюре оригинальную идею Многогорова, от волнения у него лоб покрылся испариной. Все это так возбудило и заинтриговало, что до мучительного зуда захотелось быть если не участником, то хоть свидетелем предстоящего ритуала. Поначалу Сема только решил удостовериться, что сектанты не устроят никакого надругательства над маминым телом. Но теперь привлекала другая цель: хотелось увидеть ту мистерию, которую собирался устроить Многогоров со своими учениками, – мистерию, в которой покойница должна сыграть необычайно странную и страшную роль.
Сема не знал, верить ли тому, о чем он прочел в брошюре. Написанное было невероятным. Но в характере Семы язвительный скептицизм уживался с открытостью ко всякого рода мистике, которую Сема умудрялся воспринимать нейтрально – без особого доверия, но в то же время и без отрицания.
Когда время ритуала подошло, в комнату к Семе заглянула «перепелочка» и пригласила следовать за ней. Сема тут же деловито поднялся с дивана и вышел из комнаты, дверь оставив нараспашку. Сердце отчаянно колотилось, когда он шел следом за девушкой по коридору, когда вниз по лестнице спускался куда-то в подвал.
Просторное подвальное помещение было залито ярким электрическим светом. Сема тут же отметил, что сектанты вовсе не старались создать с помощью освещения какую-то специальную обстановку. Ни загадочного полумрака, ни приглушенных светильников, ни свечей или там факелов каких-нибудь. Не было и ритуальных одежд на присутствующих; Сема насчитал десять человек, сам он был одиннадцатым. В фильмах, если сектанты собираются на ритуал, так обязательно одеты в балахоны с капюшонами, как у католических монахов – совершенно дурацкий штамп, который Сему всегда раздражал. Но тут вместо мистического пафоса все было пронизано деловой обыденностью.
На полу, выложенном плиткой, на маленьком коврике сидел в позе лотоса человек, в котором Сема узнал Многогорова: его фотографию разместили в брошюре. Глаза его были полуоткрыты, но взгляд расфокусирован, направлен куда-то внутрь себя. Из уголка неподвижно приоткрытого рта протянулась тонкая струйка слюны. Вместо набедренной повязки, в какой обычно медитируют йоги, на Многогорове были тривиальные семейные трусы. Эта деталь могла бы показаться смешной или нелепой, когда б не странное ощущение, возникавшее при взгляде на Многогорова: казалось, он, сидевший неподвижно, куда-то проваливается, и всякий, кто смотрит на него, начинает проваливаться вместе с ним, словно бы взгляд дальним концом липнет к фигуре йога и, как на крючке, тащит наблюдателя в пропасть.
Сема почувствовал, как кружится голова, но как же трудно было отвести от Многогорова взгляд и вырваться из этой ловушки: Сема сам желал провалиться вслед за этим человеком, падавшим куда-то ниже дна Вселенной. Ощущение было завораживающе жутким.
Перед Многогоровым прямо на полу неподвижно лежала на спине женщина, укрытая до горла простыней, и Сема не сразу распознал в ней свою умершую мать. Ее волосы были туго стянуты на затылке в хвост, конец которого выпростался из-под шеи. Мать при жизни никогда не стягивала волосы, поэтому была сейчас на себя не похожа.
В общих чертах Сема знал из брошюры, что именно должно произойти, но не знал, как это будет выглядеть, и с нетерпением ждал, когда мистерия начнется.
В брошюре рассказывалось, как Многогоров, вчитываясь в священные индийские тексты, обратил внимание на сказанное в Брихадараньяке, одной из древнейших Упанишад, во второй брахмане первой главы раздела Мадху, где повествовалось о начале всего сущего. Там говорилось, что до возникновения всего Бог был смертью и голодом, что образование изначального разума, а потом и всего бытия, все это было воплощением смерти и голода с единственной целью – все пожрать. Голодная ненасытная предвечная смерть воплотилась для того, чтобы наброситься на собственное воплощение и начать пожирать его, принося собственную плоть в жертву себе самой.
Все, что Сема прежде слышал про индуизм, создало у него впечатление, что все эти йоги, сливающиеся с Абсолютом в своих медитациях, стремятся к бессмертию. Но то, что раскопал в индуистских писаниях Многогоров, говорило о другом, о совершенно противоположном: слияние с Абсолютом должно быть растворением в чистой концентрированной смерти, всепоглощающей и всепожирающей.
Многогоров заявлял, что для слияния с Богом недостаточно традиционной медитации, ведь в ней не устраняется иллюзия бессмертия. С медитацией следует соединить еще один важный элемент, без которого йог не сможет раствориться в Абсолюте по-настоящему.
Метод, разработанный Многогоровым, привел в ужас индийских теоретиков и практиков йоги. Они все отшатнулись от этого «безумного русского». В итоге ни одного единомышленника в Индии Многогоров не нашел. То, что он задумал, показалось страшным и недопустимым даже адептам Агхоры, медитирующим на трупах, поедающим мозги мертвецов и выглядящим как заправские сатанисты.
Вкратце метод Многогорова был таков. Йог должен совершать медитацию перед человеческим трупом, а когда медитация достигнет своего потолка – когда индивидуальное «я» сольется с высшим божественным «Я», – тогда-то и начнется настоящий прорыв. Медитирующий сконцентрируется на трупе, захватит его своей психической энергией, как сетью, и заставит его ожить.
Конечно, не всякий мертвец подойдет для мистерии, а только недавно расставшийся с жизнью. Кратковременное оживление свежих трупов практикуется среди тех же аскетов агхори, которые совершают эти ритуалы на смашанах – местах для сожжения покойников. Поэтому в самом акте оживления мертвеца нет ничего экстраординарного для индуистских традиций.
Но Многогоров собирался оживлять труп для такой цели, которая никому и в голову до него не приходила. Он был намерен превратить труп в активное воплощение идеи смерти и голода – с тем чтобы труп набросился на него, медитирующего, слившегося с Абсолютом, и сожрал заживо. Именно через это – отдавшись на съедение мертвецу – и рассчитывал Многогоров достичь цели и по-настоящему слиться с Богом, преодолев последние барьеры. Такова была его «русская поправка» к индийскому методу.
Традиционные йоги, считал он, шли слишком легким путем, накапливая в себе энергии нравственной чистоты, духовного покоя и бесстрастия, тогда как изначальные божественные энергии – это смерть и голод. Эти энергии Многогоров собирался делегировать оживленному мертвецу и обратить их на свое физическое тело. Акт жертвоприношения Многогоров намерен был осуществить во время медитации, превратив покойника в свой орган, в свои ожившие персонифицированные челюсти.
Опыты с мертвецами он проводил неоднократно, но каждый раз терпел неудачу. То мертвецы оказывались недостаточно свежими и после оживления едва двигались, бессильные и неспособные никому причинить никакого вреда. То, по каким-то неясным причинам, отказывались исполнить предназначение и напасть на Многогорова – возможно, сыграли роль заложенные в них еще при жизни миролюбивые доминанты, которые в данном случае стали помехой. Но Многогоров не отчаивался, он был уверен, что найдет однажды «своего» мертвеца, который станет ключом, открывающим дверь к Богу.
Сема внимательно смотрел на Многогорова, погруженного в медитацию, но почему-то пропустил тот момент, когда Многогоров поднялся. Только что он сидел на коврике в позе лотоса – и вдруг он уже навис над трупом, похожий на огромное насекомое, подобравшееся к своей жертве. А может быть, подумал Сема, Многогоров
