Мальчики в долине - Филип Фракасси
– Я понимаю, что у многих из вас есть вопросы. И понимаю, что случившееся стало для всех нас шоком. Поэтому мне кажется, что самое лучшее сейчас – это просто быть откровенными и выложить все начистоту. Думаю, мальчики, вы должны знать правду, какой бы она ни была.
Раздается общий ропот, кто-то качает головой. Младшие хнычут.
Шагнув вперед, Эндрю шепчет что-то на ухо Пулу. Я не слышу его, но знаю, что он просит Пула вывести младших детей из спальни. Так сделал бы Эндрю. Так сделал бы я.
Пул раздраженно качает головой и отмахивается от Эндрю, как от надоевшей мухи.
– Так что давайте сделаем это. Ведь мы не хотим, чтобы у нас дома все перешептывались, сплетничали и скрывали правду. – Пул прочищает горло. Надо отдать ему должное, каким бы потрясенным он ни казался, он быстро справляется с любыми эмоциями, прикрываясь привычным невозмутимым выражением. – Бэзил повесился в часовне. Он встал на алтарь, обвязал веревку вокруг шеи, а другой ее конец привязал к нашему святому кресту. Он спрыгнул с алтаря, веревка стянула его шею, он задохнулся и умер.
Эндрю делает шаг вперед, хватает Пула за рукав. На этот раз я слышу его отчетливо.
– Отец Пул, прошу вас.
Все больше детей плачет.
Пул разворачивается и отталкивает Эндрю. Сцена выглядит нереальной.
– Тише, черт вас возьми! – кричит Пул, снова поворачиваясь к детям. – Или сегодня вы останетесь без ужина!
Рыдания сменяются всхлипами, которые постепенно стихают. Я замечаю, что у некоторых мальчиков перехватывает дыхание.
– Так-то лучше. С этой минуты и до ужина вам запрещено покидать спальню. Следующий час вы проведете в молитвах и размышлениях. Это все. Есть вопросы?
Никто не произносит ни слова. Все шокированы и враждебно настроены.
И вдруг позади меня раздается голос.
– У меня есть вопрос, отец Пул.
Дэвид ругается себе под нос:
– Черт возьми.
Я поворачиваюсь и вижу Бартоломью, приближающегося из дальнего конца комнаты. Он идет по широкому проходу между кроватями, словно дуэлянт, направляющийся к сопернику с саблей в руках. Пул выпрямляется, громко сопя. Вряд ли он думал, что у кого-то хватит наглости о чем-то спрашивать, но теперь ему некуда деваться.
Хорошо. Пусть ответит.
– Какой вопрос, Бартоломью?
Бартоломью останавливается в нескольких шагах от Пула. Он говорит громко и отчетливо.
Потому что хочет, чтобы его все слышали.
– Я хочу знать, будет ли Бэзил похоронен на приютском кладбище. Это же освященная земля.
Стоящий рядом с Пулом Эндрю находит меня глазами, в его взгляде я читаю вопрос: что происходит?
Я пожимаю плечами.
– Да, после поминальной службы его похоронят на нашем кладбище, – отвечает Пул. – Присутствовать на похоронах не нужно. А сейчас, если…
– Но он же самоубийца, – резко говорит Бартоломью, перебивая объяснения Пула. – Ни убий. Это смертный грех, отец Пул. Его нельзя хоронить на освященной земле. Просто нельзя.
Пул смотрит на Бартоломью настороженно прищурившись.
– Дети, не вам принимать подобные решения…
– Но если это грех, значит, его нельзя…
– Это забота священников – общаться с Богом о том, как…
– …против божественной воли Господа, разве нет?
– …провести эти похороны. Теперь все. Спокойной ночи.
Когда Пул поворачивается, я чувствую, как по лицу пробегает сквозняк. Я не знаю, откуда он мог взяться. Все окна плотно закрыты.
Внезапно двери дормитория, распахнутые, словно крылья птицы, захлопываются с такой силой, что металлический крест, прислоненный к стене, с громким стуком падает лицевой стороной вниз.
Эндрю испуганно отскакивает назад, натыкаясь на отца Уайта, тот падает и вскрикивает от боли. Джонсон крестится, а Пул обводит взглядом воспитанников. Лицо у него побагровело, глаза выпучены, рот оскален.
– Кто это сделал?
Кто-то начинает смеяться. Все вертят головами, включая меня, пытаясь понять, кто это. Я замечаю, что Бартоломью даже не пошевелился. Его поза не изменилась. Он все так же не сводит глаз с Пула – своих спокойных, широко раскрытых невинных глаз. Как будто ничего странного не произошло.
– Вы не ответили на мой вопрос, отец.
Пул делает шаг к Бартоломью. Я никогда не видел его в такой ярости. Интересно, не страхом ли вызван его гнев? Он тычет обвиняющий перст в щуплого ребенка, который стоит не дрогнув.
– Какая дерзость!
Пул делает еще шаг вперед, и в это мгновение раздается новый голос:
– Это было не самоубийство!
Все головы поворачиваются к койке у дверей, рядом с которой остановились Пул и остальные священники. У меня отвисает челюсть, а Дэвид снова ругается себе под нос. Я не знаю, изумлен он или встревожен.
Я накрываю руку Дэвида своей и пожимаю ее, разделяя его чувства.
Хорошим это не кончится.
Бен вскочил на кровать и указывает пальцем на главного священника. Лицо у него тоже красное, как и у Пула, но со следами слез. Волосы слиплись от пота. Он выглядит как дух мщения, обрекающий Пула на вечные муки.
Эндрю, помогший Уайту подняться с пола, подходит к Бену, протягивая к нему руки. Я знаю, что он пытается спасти его, заступиться, но понимаю, что уже слишком поздно.
– Это было убийство! – кричит Бен хриплым, надрывным голосом. – Я его видел. Да, он висел там, но он не сам повесился. И его всего изрезали! Разделали, как свинью!
Бен переводит обвиняющий перст с Пула на остальных ребят.
– Это сделал кто-то из вас! Это вы, сволочи, убили его!
И в этот миг происходит сразу несколько вещей.
Джонсон, возникнув рядом с Беном, словно призрак, аккуратно снимает мальчика с кровати и толкает его на пол. Здоровяк наваливается на него сверху и бьет кулаком. Бен кричит от боли. Эндрю бросается вперед, хватает Джонсона за руку, отчаянно пытается оттащить его от Бена. Пул кричит на Эндрю, на Бартоломью, на всех.
– Довольно! Дерзость! Ложь! – Он выкрикивает каждое слово, как приказ, как приговор от самого Господа Бога.
Как это ни дико, но Бартоломью начинает смеяться:
– Дурак!
Пул бросается вперед. Он хватает Бартоломью за воротник, рывком подтягивает его к себе. Голова Бартоломью запрокидывается, но он не сопротивляется.
Пул поворачивается к Джонсону, стоящему лицом к лицу с Эндрю. Молодой священник сжал кулаки и загораживает собой съежившегося Бена.
Кажется, Джонсон может и убить.
Отец Пул толкает Бартоломью к Джонсону. Тот хватает мальчика за руку.
– Отведите его в яму. Проследите, чтобы никаких одеял.
Я всматриваюсь в лицо Бартоломью: он должен был бы возмутиться, расстроиться, испугаться. Но он лишь улыбается. Словно… словно он знал, что так и будет. Словно хотел устроить
