Мальчики в долине - Филип Фракасси
И этот тоже сошел с ума! – думает Джонсон. С меня хватит.
Он крепко сжимает губы и обеими руками хватает худенькую детскую ручку, поднимается на ноги и тащит Бена к открытому люку. Мальчик ожесточенно лягается, его ноги скользят по снегу. Он часто и хрипло дышит.
– Нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет… Боже, пожалуйста, Иисусе, умоляю… о Господи, о Джонсон, прошу вас, умоляю…
– Заткнись! – ревет Джонсон, сопротивление Бена его порядком достало.
У него возникает желание проломить ребенку череп, оглушить его и сбросить тело в яму. Но другая его часть хочет взять беднягу на руки и крепко обнять, сказать ему, что все кончено, что это была шутка, что теперь он может вернуться внутрь, поиграть с остальными, а потом поужинать.
Но вместо этого он продолжает тянуть мальчишку за собой, словно сгорбленный демон, утаскивающий душу в огненное озеро.
– Черт тебя возьми, – ворчит он, сражаясь с мальчиком за каждый дюйм.
– Мне страшно! – кричит Бен. – Не делайте этого! Брат Джонсон, с ним что-то не так!
Джонсон заглядывает в проем и видит, что Бартоломью уже внизу. Его безмятежное бледное лицо поднято кверху.
Этот сбрендивший маленький засранец выглядит почти счастливым.
– Довольно! Слезай по этой веревке, или я сброшу тебя вниз. И поверь, мальчишка, лететь вниз долго. Слышишь меня?
Склонившись, Джонсон подталкивает лежащего Бена к люку. Ноги мальчика соскальзывают и болтаются в проеме. Он дышит быстро, как заяц, лицо побелело от страха и шока, руки вцепились в Джонсона – маленькие пальчики не отпускают рукава его сутаны, хватаются за бороду, трогают лицо.
Он визжит и рыдает. Умоляет.
– Хорошо, будь по-твоему! – кричит Джонсон.
Он хватает Бена за руки и удерживает его над открытым люком, ноги ребенка болтаются во тьме, глаза отчаянно ищут спасения.
Джонсон разжимает хватку.
Внизу раздается глухой удар – тело Бена приземлилось. Не желая больше ничего слышать, Джонсон вытаскивает веревку, хватается за ледяную дверь и захлопывает ее, его горячее дыхание вырывается облачками пара. Он ждет новых криков, новых слез… но ничего не слышит.
Хотя он никогда бы в этом не признался, возможно, даже самому себе, ему действительно жаль ребенка. Он никогда не видел таких напуганных детей. Да, конечно, многие из тех, кого он приводил сюда, сопротивлялись. Одни больше, другие меньше. И многие из них плакали.
Но в поведении Бена было что-то другое.
Мальчик словно сражался со своим палачом.
С меня хватит, думает Джонсон. Его переполняют эмоции, неотвязные тревожные мысли совсем выбили его из колеи. Он отмахивается от них и направляется в приют. Там он пойдет на кухню и потребует налить себе супа, чтобы согреться и успокоить нервы.
Богом клянусь, я бы сейчас все отдал за выпивку.
Отойдя от ямы на двадцать шагов, он слышит резкий полустон-полукрик.
Он разворачивается и замирает.
Прислушивается.
Метель свистит у него в ушах.
Вдалеке с хрустом ломается ветка.
Всего лишь ветер, Тедди. Всего лишь проклятый ветер, не более.
Он натягивает капюшон на голову и продолжает свой путь. Ему не терпится оказаться в тепле.
29
За ужином не слышно детских голосов.
Второй раз за два дня Дэвид сидит за моим столом. Вот он напротив меня, и я рад. Нам с ним нужно действовать заодно, если мы хотим справиться со всем этим и, что важнее, помочь справиться остальным.
Я опускаю взгляд на свою тарелку и чуть не плачу, а желудок тем временем аж стонет от отчаяния.
Два кусочка водянистой капусты. Картофелина, комковатая и такая маленькая, что мне стоит больших усилий не отправить ее в рот целиком, чтобы на время ощутить чудесное чувство сытости. И кроме того, мне больше ни секунды не пришлось бы смотреть на эту уродливую бесформенную штуковину.
– Слышал, что случилось с Майклом? – спрашивает Дэвид.
О нет.
– Расскажи.
Дэвид оглядывается, не подслушивает ли нас кто, и меня снова поражает, какими подозрительными все стали. Как будто боятся другдруга.
– Джеймс пошел в нужник после того, как Пул с нами пообщался, и увидел Майкла, который бродил вдоль забора у дороги. Он окликнул его, но не получил ответа. Когда Джеймс подошел поближе…
– Что?
Дэвид сглатывает, на мгновение замолкает, потом продолжает.
– Он был весь в крови. Джеймс сказал, что его руки стали похожи на куски сырого мяса. – Дэвид качает головой. – Он обгрыз свои пальцы.
– Дэвид…
– Пит, это правда.
Меня передергивает, но я настроен скептически. Он наверняка преувеличивает. Слухи всегда хуже любой правды. Но этот слух зашел слишком далеко.
– Прости, но я тебе не верю.
Дэвид пожимает плечами.
– Перед ужином я осмотрел его койку. Постельное белье пропитано кровью. Как раз когда я выходил из спальни, служитель пришел перестелить кровать.
– Значит, он просто поранился. Порезался чем-нибудь.
Дэвид накалывает на вилку лист водянистой капусты.
– Может и так. Но Джеймс говорит, у него был окровавлен рот и он смеялся, как идиот. – Дэвид роняет вилку на стол и вытирает лицо. – Боже, я больше не могу есть это дерьмо. – Он смотрит на меня с упреком: – Думал, вы привезли припасы.
– Привезли, целую повозку, – отвечаю я, словно это объясняет, почему мы питаемся объедками, и неубедительно добавляю: – Нас просто слишком много.
Дэвид вздыхает и ворчит себе под нос, потом берет вилку и снова накалывает уныло-зеленый капустный лист, отправляет его в рот и медленно пережевывает. Он делает маленький глоток молока из кружки, видимо, надеясь растянуть его на всю трапезу.
– В любом случае сейчас он в лазарете.
Я киваю и решаю поставить на этом точку. Все это одновременно странно и ужасно, и я решаю сменить тему.
– Джон Хилл говорит, что нас ждут несколько недель суровых морозов.
Дэвид хитро улыбается, и я понимаю, что будет дальше. Что бы ни происходило, по такому поводу он не упустит случая безжалостно поддеть меня.
Какой я идиот, что упомянул Джона Хилла.
– А как юная Грейс поживает? – спрашивает он.
Чувствуя, что краснею, я делаю вид, что занят картофелиной.
– Хорошо, – отвечаю я.
Я снова поднимаю глаза, ожидая увидеть, как он скалится, готовясь мучить меня новыми вопросами и вгонять в краску от смущения, но с удивлением замечаю, что он смотрит совсем не на меня… а оглядывает столовую. От его веселья не осталось и следа, и мне хочется снова упомянуть Грейс хотя бы для того, чтобы поднять ему настроение. Если от издевок надо мной ему становится лучше, пусть издевается.
– Как тихо, – говорит он.
И правда. Слышен лишь звон столовых приборов.
