Соседи - Екатерина Дмитриевна Пронина

В течение всей обратной дороги Федор слышал то смех, то крики, то скрип за спиной и, по его заверениям, чувствовал такой страх, что готовился к смерти. Несколько раз он проверял, не преследуют ли его, и всегда убеждался, что за спиной никого нет. Странные слуховые эффекты прекратились, только когда Федор по примеру конюха снял и вывернул наизнанку шинель.

Петр тем временем просидел в кустах всю ночь и утро, но никто так и не явился к пеньку. Тогда он взял суму с собой, не рискнув вскрывать самостоятельно. Возвращаясь, Петр отметил необычайную густоту и запутанность леса. Он долго не мог выйти к реке, плутал и проходил одни и те же места, несмотря на то, что все это время видел за деревьями огни деревни.

Когда прочие товарищи удалились, Петр рассказал мне, что в лесу испытывал чувства, близкие к помутнению разума, не мог определить время и постоянно ощущал на себе чужой взгляд.

Находка в суме неприятно поразила нас. Внутри были зубы. Частью человеческие, часть звериные: я узнал клыки кошек, собак, свиней и даже хорошо сохранившуюся нижнюю челюсть лошади. До сих пор не знаю, что это было. Подозреваю некий культ с жертвоприношениями.

30 декабря 1918 года

Прошлой ночью я проснулся от странного шума. Чужой человек ходил по избе. Я притворился, что сплю, а сам нашарил под подушкой револьвер. Когда пришелец встал так, что луна освещала его лицо, я не поверил своим глазам. Это был никто иной как кулак Митрофан Скоков, которому я самолично прострелил сердце. Гниение не затронуло его лицо, разве что шея и руки были синими, как при обморожении. Рана на груди не затянулась: когда он двигался, кровь еще слабо изливалась из нее.

Скоков, как хозяин, затопил печь, сел за стол и стал хлебать щи. Двигался он сомнамбулически, как спящий. Закончив ужин, он подошел к полатям, на которых я спал, склонился к самому лицу моему и прислушался. Принюхался? Мне пришлось призвать всю свою волю, чтобы не выдать себя участившимся дыханием или дрожью мускулов. Скоков, насколько я могу судить, не дышал. От него не пахло гнилью и разложением, только немного сырой землей и снегом, как от картофелины, которую в середине зимы достают из погреба. Из разверзстой раны мне на лицо упало несколько капель крови. Она была холодной, как у рыбы или земноводного.

Убедившись, что я сплю, Митрофан Скоков вышел из избы и через некоторое время вернулся с топориком для рубки дров. Притворяться далее не было смысла. Я выхватил револьвер и убил его вторично. Это оказалось несколько сложнее, чем в прошлый раз.

31 декабря 1918 года

Разговор с местными не дал многого. Они отмалчиваются или твердят, что их мертвые возвращаются, если похоронить их на определенном кладбище за границей леса. Меня не устроил этот ответ. Мне нужна была правда, а не бабкины суеверия. Я хотел было допрашивать местных с пристрастием, но Петр остановил меня и урезонил. Лишняя кровь не поможет делу.

1 января 1918 года

Федор обнаружил в лесу брошенную стоянку атамана Кошелева. Взяв с собой треть отряда, я отправился на разведку. Мы пошли по следу, не взяв лошадей и стараясь не производить шума. Предосторожности, как оказалось, были излишними. Через четверть часа мы вышли на поляну, где отряд белых встретил гибель. Тел мы почти не нашли, но вокруг потухшего костра было много клочьев одежды и покореженного оружия. Под слоем свежего снега мы обнаружили массу, более всего напоминающую дешевый фарш, который мясники крутят из дрянного мяса. Встречались обломки костей. Эта масса неравномерно покрывала поляну.

Гриша стал орать, что нужно вернуться. Мне пришлось успокоить его пощечиной, чтобы он не смущал товарищей своим страхом. Чувствую за это вину. Гриша молод, и ему не случалось еще видеть подобного. Впрочем, никому из нас не случалось.

На некотором расстоянии от поляны мы обнаружили и самого атамана Кошелева. Он был повешен за руки между низко склоненных ветвей дуба. Нижней половины тела не было, живот оказался разворочен, внутренности свисали практически до земли. Несмотря на это, он все еще был жив. Лишь Федор и Петр решились вместе со мной подойти к тому, что раньше было белым командиром.

Проверив пульс и дыхание, я убедился, что мне не показалось – атаман был жив. Когда он стал вращать глазами, Федор потерял самообладание, начал креститься и читать “Отче наш”. Я, разумеется, велел ему заткнуться и напомнил, что он больше не служка на клиросе, а солдат Красной Армии.

Кошелев оказался в сознании. Он молил о смерти. Петр был готов исполнить его просьбу немедленно, но я посчитал, что допрос важнее. Петра это покоробило и еще более возмутило дальнейшее. Атаман не хотел говорить со мной. Я припугнул его: сказал, что могу спустить его на пару веток ниже и оставить так, чтобы волки могли добраться до ливера. Тогда Кошелев рассказал, что его отряд был уничтожен некой женщиной, которую называют Стынью. Деревенские ведут с ней дела. За достойную жертву она по своей воле возвращает людей к жизни. Кошелев попытался принудить ее оживлять своих бойцов и поплатился за это.

Узнав достаточно, я прекратил его мучения.

2 января 1918 года

Когда мы вернулись в деревню, все, кто был со мной в лесу, напились до забытья. Гриша плакал, а Федор, кажется, снова обращался к вере. Я решил не препятствовать и дать моим людям время на отдых. Порядочно набравшись, Петр предложил мне покурить на крыльце, зная, что я не отказываюсь от табака. Там он, хоть и был пьян, спокойно и обстоятельно рассказал, что я мерзавец, и что недостоин звания комиссара, и что веду себя бесчеловечно, и так далее, и тому подобное. Благо, это случилось без посторонних глаз. Наутро, проспавшись, он об этом не вспомнил, и я тоже не стал ворошить этот разговор.

Признаться, его слова меня задели. Очевидно, мне становится тяжелее видеть границу между приемлемым и недостойным. Я надеюсь, что эта война станет для меня последней и что закончится она раньше, чем я потеряю человеческий облик.

3 января 1918 года

Местные подтвердили, что ведут дела с некой Стынью, а еще со многими лесными жителями, которых называют “белой