Соседи - Екатерина Дмитриевна Пронина

– Вы что, не понимаете?! – вскинулся он. – Они же празднуют, что выжили археологов!

– Твой отец сам в яму навернулся, – пожал плечами Даник. Константин Алексеевич, хоть здоровый, хоть со сломанной ногой, не внушал ему симпатии.

– Ночь Ивана Купалы каждый год наступает, в деревне в любом случае праздник был бы, – согласился Алесь. – Вот ты говоришь: экспедиция. Но ты нас даже не звал с собой на раскоп посмотреть!

Кажется, Леньку просто задело, что кто-то собирается веселиться, когда лично у него все идет наперекосяк.

К берегу Чернавы Даник и Алесь подошли уже в темноте – и сразу увидели огромный костер, а потом услышали музыку, веселые возгласы и песни. Бабка Акулина в ярком, расшитом маками платке и с венком на голове с неожиданной сноровкой играла на гармони, а Герка, присев рядом, ловко подыгрывал на деревянных ложках. Вместе они создавали странную, но задорную, музыку. Вокруг костра кружился хоровод: девушки в белых сорочках, мужчины в звериных масках.

Даник и представить не мог, что в старой части Краснополья живет столько людей. Он с удивлением узнал словно помолодевшую тетку Тамару: она со смехом кружилась под руку с незнакомым мужчиной в оскаленной волчьей маске. Ребят приняли на этом празднике, как своих, ни о чем не спрашивая. Хоровод в какой-то момент превратился в длинную извивающуюся змею, которая поползла по берегу Чернавы, выписывая кольца и восьмерки и под веселые вопли, затаскивая в танец всех встречных. Здесь не нужно было притворяться, не нужно играть роль, здесь можно было просто жить и радоваться жизни. Даник не знал этого танца, но, ловко подхватив ритм, начал двигаться вместе со всеми, на лету схватывая самые сложные перестроения. Он сам не заметил, как рядом оказалась Женька. Шальная, смеющаяся, она что-то весело крикнула, потом танец разделил их. Устав, Даник плюхнулся на приготовленные для костра поленья, кто-то сунул ему кружку с холодным, бодрящим квасом.

Хоровод продолжал кружиться, в середину, к костру вышел подвижный, щуплый паренек с постоянно меняющимся лицом. Он начал пляску, одновременно корча рожи, передразнивая всех вокруг, а рядом плясала его длинная тень, у которой почему-то было несколько рук. В свете пламени она напоминала изломанный силуэт насекомого.

И снова танцевали все вместе. В какой-то момент Даник оказался около Алеся – тот играл в шашки на расчерченном в золе поле с деревенским, одетым в чертенка: лохматый, с рогами и свиным пятачком. Шашками им служили угольки и еловые шишки.

Потом уже сам Даник плясал в центре круга, а вокруг него кружился хоровод белых рубашек, сорочек и звериных масок. Бестолковый Герка подыгрывал на ложках и пытался что-то неразборчиво мычать в такт.

Музыка сменилась, круг хоровода распался, и Даник увидел, как Женька разбегается и с веселым воплем, высоко поджав ноги, птицей перелетает через костер. Разбежавшись, он прыгнул следом.

***

Леньке не спалось. Он не мог избавиться от мысли, что прямо сейчас, где-то на берегу Чернавы, деревенские празднуют победу над его отцом и радуются бегству археологов. Умом он понимал, что это никак не связано. Мама рассказывала, что в Краснополье всегда шумно отмечали середину лета, и дуться на друзей глупо, но навязчивые мысли не давали покоя.

Чтобы чем-то занять голову и руки, Ленька продолжил начатую утром уборку чердака – это помогло ему тогда справиться с беспокойством об отце. Первобытный ужас забытых деревенских суеверий пытался вырваться из сказок-страшилок, которые ребята рассказывали друг другу, и настойчиво вторгался в мир Лени. Противостоять хаосу могли только порядок и педантичность.

– Порядок начинается с малого, – сказал Леня сам себе, разбирая горы забытых, еще дедушкиных вещей, перенесенных сюда после перестройки дома. Что-то он сдаст в макулатуру, что-то предложит школьному музею, а что-то перетащит в штаб.

А потом старый чемодан, полный книг с растрепанными обложками, развалился на части при попытке сдвинуть его с места. Из тайника внутри него выпала пожелтевшая от времени тетрадь, на обложке которой было выведено аккуратным почерком: «Личные записи командира 1 роты 20 Стр.П. Рабоче-Крестьянской Красной Армии Матвея Крюкова».

Глава 11. Дневники Матвея Крюкова

20 декабря 1918 года

Два дня тому мы вошли в деревню, называемую Благовестом, ранее занятую отрядом атамана Кошелева. Белые отступили в леса, их сторонники из числа крестьянства встретили нас с оружием. Я ехал первым, пуля оцарапала мне висок, но рана несерьезна. Грише рассекли плечо, под Петром убили коня, более потерь мы не понесли. Я лично застрелил местного кулака Митрофана Скокова, который вышел на нас с охотничьим ружьем. Не сожалею. Вынужден отметить, людские смерти трогают меня все меньше. От долгой крови человеческое сердце черствеет, и мне сложно думать о мирной жизни, которая последует за победой советской власти. Тихие радости больше не занимают мое воображение, ночью мне снится только дым, крики и мельтешение красных и белых пятен. Я не испытал страха, даже почувствовав на щеке свою кровь. Нехорошо. Я стал преступно неосторожен.

24 декабря 1918 года

Стоим в Благовесте. Мы заняли дом Скокова, потому что он достаточно просторен, а обоих сыновей покойного хозяина, родного и приемного, взяли к себе родичи. Рана на виске заживает медленно и болит, сны тяжелы. Порой мне чудится, что кто-то смотрит на меня из угла избы или ходит под окнами. Стал спать с револьвером. Гриша доложил, что местные тайно бегают в лес и носят еду. Связаны с белыми?

26 декабря 1918 года

Я решил, что нужно проследить за конюхом, который ранее уже был замечен в лесу. Для этой задачи я выбрал Федора и Петра.

Тут я должен сделать отступление и рассказать, что это за люди. Оба они – верные товарищи и, главное, люди материалистических взглядов, не склонные к суевериям. Федор, хоть и происходит из поповской семьи, является твердым атеистом, самого себя иронически называет “закоренелым безбожником”. Петра я знаю со времен германской войны, в свое время именно он повернул меня к коммунистическим идеям. У меня нет ни единой причины сомневаться в их словах.

Итак, конюх перешел мост и какое-то время двигался по берегу Чернавы. На опушке леса, не страшась мороза и не стыдясь наготы, снял с себя всю одежду от тулупа до порток, вывернул и снова надел, но швами наружу. Условный знак? В чаще он никого не встретил, остановился