Соседи - Екатерина Дмитриевна Пронина
Посреди церкви сидел, раскачиваясь из стороны в сторону, Милов. Багровое лицо было запрокинуто к небу над разрушенной крышей. Вой рвался из его груди, перемежаясь с шепотом. Руки были перепачканы черной землей по локоть.
– Придет за мной, придет, придет… – твердил он, шевеля губами. – Господи, защити! Господи, сохрани!
Луч фонаря ударил ему в лицо, как прожектор, высветив белые от страха глаза, всклокоченные волосы и страшные черные руки. Ленька хотел одернуть Алеся: мало ли что придет в голову безумному Милову? Но светил не он. В разрушенную церковь следом за ребятами вошел отец Павел. Лопаты на его плече уже не было.
– Господь душегубов не любит, – проворчал он.
Заметив ребят, поп покачал головой и сказал:
– Говорил же: дома надо сидеть. Плохая сегодня ночь.
Глава 10. Праздник больших костров
Ленька смотрел и отказывался узнавать в жутком, перекошенном лице безумца их соседа по даче: склочного, неприятного, но хорошо знакомого. Разом вспомнились все небылицы о нем: что он убил свою мать ради наследства, что закопал ее труп в подвале дачи, а может, даже засолил ее мясо в банках и угощал ими свою семью. Все произошедшее казалось жутким сном: может быть он, Ленька, получил солнечный удар, пока чинил несчастный мост, и сейчас мечется в бреду в собственной постели, проваливаясь из кошмара в кошмар?
Безумец оскалился и бросился прочь из церкви, оттолкнув отца Павла, но далеко не убежал. На улице его схватили отец и сын Уховы и другие крепкие мужики из поискового отряда, после короткой борьбы повалили на землю и скрутили ремнями.
– Что теперь с ним будет? – осторожно спросил Ленька, когда связанного безумца увели.
– В Кащенко отправят, где всех психов держат, – сумрачно бросил Даник и зябко дернул плечом то ли от ночного холода, то ли от скрываемого страха.
– Много врачи в таком понимают! – отец Павел размашисто перекрестился. – Нет больше души христианской, хоть и грешной! Ох, Господи Иисусе, защити и помилуй нас грешных! Идемте лучше сейчас ко мне, отроки, ибо до петухов еще далече и многое ходит в ночи, алкая тепла человеческого, там и поговорим толком!
Дом у отца Павла был добротный, крепкий, на зависть не только деревенским, но даже дачникам. Он наладил систему поливки капусты, завел злющую собаку по кличке Тайга, выстроил беседку и увил ее крышу плющом. Лишь одно в его светлом и теплом доме вселяло в гостей тревогу. Со стен, с полочек по углам, из самых неожиданных мест на них смотрели лики святых. Тяжелые старинные иконы с потускневшими окладами то ли кто-то из старших родственников, то ли сам Павел еще мальчишкой вынес из церкви, когда большевики решили избавить деревню от сладкого яда веры. Должно быть, долгие годы эти иконы лежали на чердаке, завернутые в тряпье, или вовсе покоились под толщей земли в огороде. Но вот отец Павел достал их на свет, отряхнул пыль с ликов праведников, бережно отер золотистые нимбы и повесил на стенах. Тому, кто приходил в гости, казалось, что укоризненные взгляды преследуют его всюду. Сам хозяин, впрочем, святых не стеснялся. Он налил себе рюмку черноплодки и залпом выпил, а для ребят поставил чайник.
– Славная настойка получилось с Божьей помощью! – похвастался поп, возвращая бутыль на полку.
Ребята забрались на скрипучую пружинную кровать отца Павла, прибившись друг к другу, как котята в коробке. Втроем, плечом к плечу, было теплее и не так страшно. Алесь, оробевший при виде многочисленных праведников, робко забился в угол, на всякий случай перекрестившись.
– Милов – маньяк? – спросил Даник.
– Отец не верил в слухи о нем, – покачал головой Ленька.
– Слаб человек перед диаволом, – прогудел священник, наливая вторую рюмку. – Видно, поманили его бесы домом большим да десятью сотками огорода, да ввели во грех, вот и погубил он родительницу. Третьего дни приходил он ко мне, плакася горько, да просил защиту от силы нечистой. «Глаз не могу сомкнуть, повсюду шаги покойницы слышу, – рек он, – ходит покойница за мной, клюкой стучит, колокольцами звенит, с собой в могилу зовет!» «Покайся, грешник, – ответствовал я ему, – покайся перед судьями земными советскими да пред судом высшим! Землю ешь, вымаливай прощение!» Да поздно, видать, было каяться.
Отец Павел выпил вторую рюмку и поднялся, чтобы заварить чай. Аромат заварки мешался с запахом тающего воска перед многочисленными иконостасами.
– Я видел колокольчики на старом кладбище! – вдруг сказал Даник. Он немного помялся, подбирая слова. – На старом кладбище время шло иначе.
– Так бывает в особые дни, в особых местах, – согласился священник. – Ведомо ли вам, отроки, какая ночь наступает?
Отец Павел ткнул пальцем в отрывной календарь на стене. Ленька присмотрелся: на календаре шли в атаку танки, летели самолеты, Ленька разобрал крупно напечатанное слово «Выборг» и подумал почему то о своем прадедушке, красноармейце Крюкове, который видел три войны.
– Ночь Ивана Купала наступает, – строго сказал священник. – Граница между мирами истончается! Дороги в обе стороны открыты. Нельзя в эти дни по лесу ходить, можно не найти обратной дороги. Нельзя детей из дому гнать, даже в шутку. Нельзя гостю отказывать, если добром попросит. Нельзя того, что похоронено трогать.
Последние слова задели Леньку.
– Почему вы считаете, что все беды из-за раскопа?
– А знаете ли вы, отроки, что похоронено там и предано забвению? – сверкнул глазами отец Павел. Леньке показалось, что одновременно сверкнули очами праведники на иконах.
– Красноармейцы. Белогвардейцы. Они сражались и погибли, это часть нашей истории, мы не имеем права просто забыть ее, – упрямо ответил пионер и сын коммуниста.
Отец Павел расхохотался. От его неловкого движения бутылка опрокинулась и красная струйка настойки побежала по скатерти.
– Не с белогвардейцами на том поле бой шел, а с ведьмой, впустившей диавола в свое тело. Убила одержимая весь красный отряд, уволокла их с собой в сырую землю, под тяжелые камни. Лишь молодой командир отряда спасся, потому что, когда ведьма тянула его под землю, схватил саблю да отсек себе правую руку, в которую одержимая вцепилась. А врата в
