Соседи - Екатерина Дмитриевна Пронина
– Я не боюсь, – вслух сказал Даник обступающему его лесу.
Вдали грянул гром. Дождь хлынул, как вода из перевернутого таза, капли забарабанили по листьям. Начиналась гроза. Вот почему так быстро потемнело. Даник нашел укрытие под ветвями могучего, разлапистого, словно оленьи рога, дуба, сел в его устланных мхом корнях, прислонился затылком к морщинистой коре.
Мысли в голову лезли мерзкие. Он вдруг подумал о родителях.
Даник никогда не понимал чужого трепета перед словом "семья". Для него родство с равнодушной, занятой собственной личной жизнью мамашей и папашей, который его бросил, было чем-то вроде болезни, передающейся по наследству. Он ловил в себе черты родителей, как симптомы этой хвори. Темноглаз, как отец. Вспыльчив и гневлив, как мать. Озлоблен, как они оба.
Образ матери встал перед глазами, как живой. В юности она, наверное, была красавицей. Большие темно-карие глаза с поволокой, точеный нос, крылья которого трепетали, когда она злилась, и красные губы – как часто с них слетал раньше звонкий смех? Она носила только только темные камни, любила перстни, бусы, шитые бисером кофточки, словно сорока, которая волочет в гнездо все блестящее, яркое и необычное. Даже конфеты она покупала только в ярких, шуршащих обертках, из которых маленький Даник делал потом украшения на елку.
Так мамаша и прибрала к рукам отца. Чернокудрый цыган с жемчужной улыбкой оказался достаточно ярким для ее сорочьей души. Каким он был? Даник помнил, как папаша сажал его на плечи и катал по дому, как показывал корову, приложив указательные пальцы к кудрявой голове и утробно мыча. Он откуда-то доставал сыну игрушки – отличные, хоть и не новые. На пластмассовых грузовиках, гоночных машинках и резиновых зверях уже были мелкие царапинки, а иногда Даник даже замечал чужие имена, которые писали маленькие хозяева.
"Что это значит – Игорь?" – спрашивал Даник, ткнув в брюхо крокодила.
"А это его так зовут, – подмигивал папа. – Он тебе представляется".
И он как бы снимал воображаемую шляпу…
Даник встряхнул головой и прикусил губу до боли. Странно, но ему показалось, что это лес нашептывает ему что-то папашиным голосом. Не сумев напугать темнотой, он стал подсовывать дурные воспоминания. О матери, которая не хочет его видеть. Об отце, который от него отказался. Глубокое чувство одиночества затопило Даника, поднялось волной к горлу. Ему захотелось остаться в чаще навсегда, врасти в дерево, к которому он прижимался, стать частью леса.
Вдруг Даник нащупал в кармане брюк деревянную лошадку. Он достал оберег тетки Тамары: дрянная игрушка с безжизненными, нарисованными глазками. Такую не подаришь любимому ребенку, зато не жалко раздавать всем подряд. Паршивая игрушка для ненужного подростка, которого все равно никто не будет искать, даже если он останется в корнях дуба навсегда. Но от взгляда на вырезанного из дерева коня отчего-то стало легче.
Дождь кончился, и Даник почувствовал, что замерз, что голоден, что у него, в конце концов, затекли ноги. Он встал, прошелся по поляне, разминая мускулы. Хотя гроза отступила, в лесу по-прежнему было темно. Неужели день пролетел так быстро? Даник попытался вернуться той же дорогой, которой пришел, но скоро понял, что это бесполезно: дождевая вода размыла тропы. Тогда он зашагал на шум реки. Уж Чернава-то не могла сдвинуться с места. И скоро в деревьях действительно показался просвет. Даник ускорил шаг.
Он вышел не к берегу, а на тихую, сумрачную поляну. Лунный свет выделял из мрака странные холмики: то ли заросшие полевой травой грядки, то ли песчаные насыпи. Даник понял, что это, и по загривку побежали мурашки.
Дядя Боря не врал. На другом берегу Чернавы, напротив тихого деревенского кладбища, располагалось второе, словно его жуткая, искаженная тень. На могилах не ставили крестов. Места захоронений обозначались срубленными рябиновыми ветвями, воткнутыми в землю, и забрасывались еловыми лапами. Лес властвовал здесь. Между стволов, на туго натянутых веревочках, качались привязанные кем-то осколки цветных стекол и колокольчики. Когда дул ветер, по кладбищу гулял тихий звон.
Отступив назад, Даник зацепил плечом низко висящий колокольчик. Тонко звякнуло. В тот же миг от деревьев на другом конце поляны отделилась человеческая фигура. Даник подумал, что поседеет от ужаса.
– Как ты сюда пришел, мальчик? – раздался тихий голос со знакомым пришептыванием. Старый Наум вышел в лунный круг, опираясь на посох.
– Я пришел? – Даник с трудом справился с собственным голосом. – Это вы что здесь делаете?
– Слежу. Я же гробовщик, кому, как не мне? – морщинистое лицо расплылось в улыбке. – Вишь, спят еще.
Придавая веса своим словам, он постучал посохом по одной из могил, словно правда желал разбудить ее обитателя. Содрогаясь от ужаса, Даник бросился прочь. Он бежал, не разбирая дороги, спотыкался на корнях, падал, тут же вставал. Ветки царапали ему лицо и рвали одежду. Наконец, он услышал собственное имя и ринулся на голос. Быстрее, быстрее! Прочь от жуткого кладбища среди деревьев! Прочь от его сумасшедшего смотрителя! Эхо глухого стука, с которым посох ударился о землю, еще звучало в ушах, когда Даник вылетел к мосту.
– Даник! – кричал с другого берега Ленька.
Одновременно с его зовом из деревни донесся вой.
***
Даник выскочил из леса так стремительно, словно за ним гнались. Прыгающий круг света от фонарика Алеся обшарил темный массив леса, кажущийся монолитным в ночи. Ни единая ветвь больше не шевельнулась. Чаща выплюнула напуганного мальчишку и снова стала неподвижна.
Чтобы пересечь мост, Данику потребовалось несколько секунд. Оказавшись на другом берегу, он сразу рухнул на колени, захлебываясь кашлем. Ленька бросился к нему и помог подняться. В черных цыганских глазах плескался ужас. А вой в деревне все не прекращался. Прервавшись на миг, он начинался снова, но полностью не затихал. Так не плачут дети, не зовут луну собаки, не жалуются в хлевах коровы.
– Что там? – Алесь не отводил луч фонаря от чащи. – Что там было?
Придя в себя, Даник отстранился от Ленькиного плеча, на которое опирался. Страх в его глазах сменился яростью, верхняя губа приподнялась, обнажая зубы, как у разъяренной собаки.
– Чертов гробовщик! – выплюнул он. – Псих! Ходит по кладбищу ночью, развесил там свои бирюльки! Наверняка он там еще и закапывает соседей, которые ему не нравятся!
– Ты нашел кладбище? – удивился Леня. – То самое?
– То, – передразнил Даник. – Господи, кто так воет?
Ребята переглянулись. Алесь рукавом прикрыл стекло фонарика, приглушая свет. Вместе ребята пошли на звук.
Вой доносился из церкви на окраине кладбища – не проклятого, а обычного. Наверное, когда-то она была белокаменной и златоглавой, со звонким колоколом в самом
