Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова
Нечто, проявляя любопытство, выглядывало из-за деревьев, из земли, всматривалось с небес. Оно ухало, вздыхало, ворчало, перешептывалось, мелькало то тут то там, пряталось, не позволяло явственно себя обнаружить, но было неотступно, неизменно сопровождало незваного гостя. Душа леса, она преображала все на своем пути, нимало не заботясь о том, что черная тень, нагрянувшая затемно, всполошившая древнюю обитель, подолгу останавливает взгляд на приметных лишь ей одной вехах, медлит, осматривается, оставляет знаки, плетет путевой узор, разбирая, изглаживая, «разлабиринчивая» путаные линии судьбы. Оно неудержимо гналось за своим источником, не понимая, что чем ближе к нему подбирается, тем быстрее он ускользает, тем дальше и недоступнее становится, тем хитрее петляет, запутывая следы. Оно, как и всякий ребенок, было непосредственно, настойчиво, неудержимо и воспринимало отказ как личную обиду и маленькую смерть.
…Страх. Он гнал фигурку сквозь острые колючие ветви, сквозь бурелом и валежник, сквозь вязкое липкое месиво, сквозь боль, сквозь недоверие, сквозь себя самого. Он туманил разум, пьянил, подгонял, сдерживал, вливал силы, лишал их и снова вдыхал жизнь, безраздельно властвовал, страдал и наслаждался своим могуществом. Он клокотал внутри, восторженно и остро, он травил ее, его ручные безжалостные псы были повсюду. Руки дрожали, гудели плечи, сердце билось в горле, но закутанная в порядком изодранный балахон фигурка не двигалась с места: впереди, хищно оскалившись, зияла пропасть, позади собирались тени. Они обращались к ней, застывшей, оцепеневшей, затерянной, одинокой. Они проникали в самые потаенные уголки, они звали, грозились, молили. Однорукие, они тянули к ней единственную ладонь, одноглазые, обращали к ней взор, выглядывали из-за перекошенных деревьев, скалились, приподнимая в страшной своей улыбке уголок рта. Обернись! Вспомни! Кто бы ты ни был – имя твое не тайна. Кто бы ты ни был – память твоя есть наша память. Оборотись же! Взгляни на нас! Осмелься посмотреть в свои глаза! Фигурка… Сжавшаяся, зажмурившаяся, вцепившаяся в старенькие синенькие саночки, оцарапавшаяся о них, не отпускающая, решительная, смиренная, дрожащая от оглушительного шепота, несущегося со всех сторон, бессильная сделать хоть шаг, но твердая в своем решении, отчаянно цепляющаяся за свою память, не позволяющая подменить, обезобразить, подсунуть, убедить в том, что правда, забытая правда…
Ш-ш-ш… шепчут зеленые сочные травы, гуляет в вышине раззадорившийся ветер, стучит поблизости дятел. Кончилось. Фигурка отступила от края пропасти, бессильно припала к земле, дышала тяжело, долго, наконец затихла. Заморосило. Фигурка распласталась, полежала немного, тихонько засмеялась, взметнулась, осмотрелась, подтянула к себе заржавленные саночки, подхватила веревочку и снова пустилась в путь. Осторожно шагнула к обрыву, склонилась над ним, распрямилась, подхватила саночки на руки и бочком-бочком заскользила вниз. Вскоре склон стал пологим, саночки вновь оказались на земле, заслышалась веселая песенка. У подножия фигурка вновь остановилась, устроилась под шатром пушистых еловых лап, разложила на саночках термос со сладким травяным чаем, достала из-за пазухи бутерброд с колбасой, шумно втянула воздух, с тихим и сладким «а-а-а» выдохнула и начала есть…
…Лес сжимался, увлекая все дальше и дальше в дебри своих лабиринтов, затаскивая на когтистые увалы, сталкивая с крутых взлобков, ведя неизведанными человеком тропами, гостеприимно раскрывая свои объятия ему навстречу, заманивая в самую глубину. Одна из стежек показалась знакомой, фигурка оживилась, подтянула расхлябившиеся в пути саночки, заскользила, затанцевала быстрее, увлекая их за собой. Древнее озерцо, заболоченное по берегам, показалось за поворотом тропинки, оно заволновалось, отказываясь отпускать до времени веками уловленные, заточенные в глади силуэты и души. Фигурка застыла, жадно охватывая, упиваясь, не веря. Алая кровь – россыпью по унакитово-бледному ковру. Живая, нетронутая. Фигурка засуетилась, всколыхнулась, сорвала удавку черного капюшона, задышала, захватала воздух, рывками, ненасытно, жадно, пригнулась, опершись ладонями о резные колонны сосен, слилась с городом храмов, наконец – стала своей. Над лесом грохотала и раскатывалась огненная громада, безвременная и беспощадная, бесновался ветер в вершинах маяков-великанов, им вторило зловещее «КАР-Р-Р». Оно бурлило, текло, зацеплялось за каждый сучок, за каждую лужицу прогнившей зловонной жидкости, перебиралось на деревья, обхватывало, обволакивало, накрывало куполом, засасывало, обрамляя душной пеленой. Взлетела голова, распахнулись плечи, и ветер, шныряющий по закоулкам, подхватил и далеко разнес торжествующий смех. Фигурка отступила назад, пытаясь что-то нащупать… Некстати подвернувшиеся саночки. Взметнувшиеся к небу, неестественно расширившиеся глаза. Резкий глоток воздуха. И темнота. Ненавистная. И блаженная.
Глава 14
Димасик. Знакомство
Монстр Франкенштейна Поколения W, внебрачный сын науки и техники с данным при активации номером Δ1-Μας следовал своей ежегодной традиции, расположившись первого января на коммунальном балконе сталинской высотки. Перед ним раскинулся ночной город, оцепеневший в летаргическом сне алкогольного опьянения. Робот ощущал щекотку теплого дыхания перемен на щеках: вязь кодов-возможностей, расстилающихся перед внутренним информационным процессором, сулила успех и скорый переход на новый уровень, обнулив весь прошлый год. Все мечты, как на ладони, расплывались реками вероятностей в руке у начинающего хироманта, пока Дима непринужденно отбывал в свободное плавание, уверенно схватившись за палубу будущего.
Мать все твердит, что за последние полсотни лет так ничего существенно и не изменилось: роботы-курьеры все так же носятся по обледенелому асфальту, а при падении в очередной сугроб рассчитывают на остатки человечности у прохожих, чтобы те им помогли встать.
Димас поднял свой квадратный подбородок к небу. Его процессоры зафиксировали скачок в частоте мыслей, анализирующих феномен существования всего окружающего с какой-то целью. Ведь если роботы материализуются, значит, это кому-нибудь нужно? Значит, это необходимо, чтобы к каждому искусственному интеллекту по эмалированным проводам закрадывались сомнения по поводу его предназначения в этой выпуклой матрице?
Знакомый небесный ковш зачерпнул все мистические переживания, перевязанные атласной лентой несостыковок, слишком таинственных для его ограниченного Википедией понимания, позволяя на минуту побыть в потоке настоящего. За эти 33 года Димасик успел познать многое. Так сказать, пройтись по всем семи чакрам, чтобы подвиснуть на самой последней, верхней, соединяющей творение с Творцом. Ведь кто у искусственного интеллекта прародитель? Человек. А того кто создал?.. Обычно именно после этого вопроса случается сбой программы, так что Дима, наученный горьким опытом взрывоопасной перегрузки, предпочитал переключаться на новую вкладку, открытую в облаке разума. Неловкая пауза созерцания со скрипом повернула шестеренки процессора и запустила холодную руку в карман джинсов в поисках искры, соответствующей оголенному проводу внутри. Приятная пустота в клетке Фарадея моментально заполнилась терпкой сигаретной дымкой, не заставившей себя ждать при механическом вздохе, уступая фильтрование воздуха вокруг ветру, что бездумно облизывал все легкодоступные участки тела, не особо замечая разницу между осязанием его хладнокровной маски и человеческой
