Соседи - Екатерина Дмитриевна Пронина
– Может, это послание? – предположил Ленька. – Кто-то предупреждает, чтобы мы не лезли не в свое дело?
– Вот мерзавец! – рассердился Даник и с яростью заходил по чердаку.
– Теперь буду вешать замок, – пообещал Алесь. – Интересно, кто это мог быть?
– Есть у меня одна мысль, – сказал Ленька. – Только не болтайте об этом!
Он подозревал старого Наума, самого жуткого из деревенских. Его дом стоял на отшибе, у самой кромки леса, отделенный от соседей не только плотным забором из гробыля, но полосой ничейной земли, на которой никто не разбивал огороды и не сажал плодовые деревья. Даже силосную яму здесь выкопать не решались. Только полынь, репей и жгучая, молодая крапива с желтыми сережками окружали уединенный домик. Деда побаивались и уважали, потому что он был гробовщиком. Из осины и сосны от колотил крепкие, добротные, хоть и не отличающиеся изяществом ящики, которые по старинке называл "домовины". Деревенские сторонились деда Наума, но, если нужно было кого-то похоронить, неизменно шли к нему. Десяткам, если не сотням соседей за всю длинную горестную жизнь он подобрал их последние костюмы.
От времени Наум согнулся и потемнел лицом. Сам коричневый, с белыми, как лунь, волосами, он был похож на корягу, припорошенную снегом. Самый старый в деревне, он помнил времена до революции, когда мужиков забирали на Великую войну. Деревенские звали его "дурной глаз", а дети дачников говорили, что он упырь и кусает грибников, которые заблудились в лесу.
Впрочем, никто не слышал, чтобы Наум причинил зло жителям Краснополья. Он сушил листья малины, держал козу и белую глухую кошку с разными глазами. Работая над очередным гробом, он не то жаловался, не то напевал себе под нос что-то.
– Эх, нету мастера, кроме старого Наума, – нараспев повторял он, обтесывая сосновую крышку. – А времечко придет, кто Наума похоронит? Кто о Науме поплачет? Кто ему домовину сладит? Господи, грехи наши тяжкие…
Он говорил, пришептывая, оттопырив губу, как ребенок, поэтому получалось особенно жалостливо. "Хосподи… Грехи тяшкие… "
Даник, Ленька и Алесь трое суток следили за старым Наумом, сменяя друг друга, но он так себя и не выдал. Может, он был очень хитер, а, может, действительно ничего дурного не делал. Да и сухие старческие руки, казалось, были слишком велики для алого отпечатка, оставленного на тетрадной странице.
***
Алесь не боялся ни гробовщика, ни кладбищ. Ничто, связанное с мертвыми, его не пугало. Тихий, светлый деревенский погост располагался на крутом берегу Чернавы. Здесь деревенские хоронили своих стариков долгие годы, еще с дореволюционных времен. Многие семьи угасли, некому стало ухаживать за могилами. Кресты стояли покосившиеся, имена на них стерлись. На кладбище, однако, было совсем не страшно. Ржавые оградки оплетал вьюнок, сквозь листья низких белостволых осинок пробивалось солнце. Наум, наводивший на Леньку и Даника жуть, казался Алесю всего лишь безобидным стариком.
Однажды, когда ребята осторожно наблюдали за работой гробовщика с крыши сарая, их приметила Ленка-комсомолка. Ей было лучше не попадаться на глаза. Она обожала находить пионерам общественно-полезную работу, вроде полива председательского огорода и уборки мусора на пляже.
– Тааак! – начала она, прищурившись. – Я же еще вчера велела вам починить ограждениями на мосту! А если какой-нибудь ребенок в воду свалится?
– Значит, сам дурак, – огрызнулся Алесь. Он, деревенский, считал странной затеей беречь детей от речки. Еще пчел от меда спрячьте.
– Эх вы! А еще пионеры…
Даник показал ей средний палец. Но было поздно отбрехиваться – Ленка-комсомолка заметила среди мальчиков Леню.
– Терехов! – обрадовалась она. – Эти-то ладно, они ненадежные элементы, но ты-то куда! Что скажет отец, если узнает, что ты по крышам бегаешь?
Ленька запрокинул голову и глухо зарычал.
– Да починю я ограждение, починю! – крикнул он. – Отвяжись только!
– Так-то лучше, – похвалила его Ленка и, бодро насвистывая, пошла дальше.
На другой берег Чернавы действительно вел шаткий мост, починить который Николай Петрович грозился уже лет десять. Никто, впрочем, там еще не утонул, так что работа позволяла сделать отсрочку.
– Может, не пойдем? – сразу предложил Алесь, едва Ленка-комсомолка скрылась за домами. – Мне вот не улыбается весь день с рубанком бегать.
– Нельзя, – тяжело вздохнул Ленька. – Я уже пообещал. Нехорошо выйдет. Давайте хотя бы посмотрим, что там можно сделать.
Мостик располагался сразу за Рыбным местом, как называли его деревенские. Хотя на пляже берег полого спускался к реке, все ходили удить рыбу именно сюда. Крутой склон весь порос осокой и репейником, а в траве можно было встретить не только безобидных ящериц, но и гадюк с черными чешуйчатыми спинками, поэтому только деревенские мальчишки решались ходить здесь босиком. Пацаны постарше, закатав шорты до колен, доставали из воды головлей и окуньков, а малыши ловили в запруде головастиков.
Когда ребята подошли ближе, стало ясно, что мост давно прогнил и почернел от влаги, а перилла покосились и кое-где обвалились. Алесь сделал первый осторожный шаг. Слабая доска с кряканьем ушла вниз, ледяная вода обожгла щиколотку. Он хотел громко, простыми крестьянскими словами высказать, все что он думает о досках и воде, но Ленька вцепился ему в плечо и тревожно зашептал в ухо:
– Тихо! Кто-то идет!
Из-за густого ивняка вывалилась скособоченная фигура – болезненно-худой, оборванный человек, одежда на котором висела, как на пугале. Он то останавливался, что-то бормоча себе под нос, то вдруг решительно взмахивал рукой и делал несколько шагов вперед, то начинала громко разговаривать. Непонятно было, болтает он с собственным отражением в Чернаве или с кем-то, кого видит в воде.
Алесь узнал в фигуре небезызвестного в “Краснополье” дядю Борю. Он пил горькую с тех пор, как похоронил жену. Есть те, кто от водки звереет, а он, наоборот, становился мягок и жалостлив. Его любили дворовые кошки и жалели люди. В конце концов, беда у человека. Кто его осудит?
Дойдя до моста, дядя Боря вцепился в шаткие перила мертвой хваткой и сделал было пару шагов вперед, но доски под ним жалобно взвизгнули. Пьянчуга остановился, присел на край моста – а потом жалобно завыл, заплакал, словно больной пес.
– Не могу, милая. Не могу, хорошая моя… Ты прости меня, моя хорошая, – ревел дядя Боря, размазывая слезы по щекам, заросшим серой щетиной.
– Пошли отсюда, – шепнул Леня друзьям. Но было поздно – пьяница их заметил.
– Пионеры, тимуровцы! Помогите старому дураку!
– Вам плохо, дядя Боря? До дома помочь добраться? – добродушно спросил Алесь.
– Да не обо мне речь! – махнул рукой дядя Боря – С Аннушкой
