Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
– А ты подумай. Авось и поймешь, к чему все идет.
Я умолк, и он молчал, нервно дыша в трубку. Бедный мальчик. Мне было его жаль, но, скажем так, не моральной, а эстетической жалостью. Если вы поняли, о чем я. Нарушив обоюдное молчание, я спросил:
– Ну что? Все еще не понимаешь?
– Нет.
– В предпоследней фазе замещения она заместила демона, который тебя курировал, и кое в чем она замещает даже тебя самого – твои желания, мысли, рефлексы. В последней фазе замещения она заместит Бога, который после смерти должен тебя судить и решать твою участь на веки вечные. Когда умрешь – сейчас или позже, по своей воле или невольно, – то предстанешь на суд не перед Богом, а перед ней. Кто хорошо замещает вас в этом мире, тому доверят и последнее замещение там, по ту сторону.
Женя выкрикнул грязное ругательство – его голос был похож на чавканье жидкой грязи, в которую кто-то, не удержавшись на ногах, упал лицом, – и отключился.
Пацан даже немного меня рассмешил.
Надеюсь, ты, Анжела, не будешь злиться на меня за то, что слишком уж многое объяснил я этому бедному затравленному мальчику.
Космос под кожей
Он хорошо знал: нельзя разговаривать на улице с незнакомцами. Тем более нельзя никуда с ними ходить. Но этому бледному мужчине с глубоко запавшими глазами и тонкогубым ртом рептилии не получилось отказать. Когда он уверенно и властно произнес: «Пошли со мной», – Эдик взял и пошел. Покорно и молча. Взгляд незнакомца, словно язык хамелеона, выстрелил в Эдика, прилип к нему и, сокращаясь, повлек за собой.
«Вот и все, – обреченно подумал Эдик, – это конец».
Но, вопреки ожиданиям, мужчина не завел ни в подворотню, ни в подъезд, и в салон автомобиля не втолкнул. А повел в людное место, в кафе на бульваре Черняховского. Вместе с Эдиком сел за столик на летней площадке, заказал себе чай со льдом, Эдику ничего не заказал и не предложил даже; сидел, само спокойствие, молча рассматривая перетрусившего двенадцатилетнего мальчишку.
Музыка неслась из аудиоколонок под крышей кафе. И музыка была нелепа, неуместна в этот миг страха, оплетающего тело стремительными побегами, и название кафе казалось каким-то до безобразия абсурдным – «Казак и море». Эдику вдруг почудилось, что все вокруг – и кафе, и эта музыка, и само пространство, – все издевательски и злобно хохочет над ним, попавшим в ловушку посреди такой привычной, такой обыденной и безопасной жизни.
Люди за соседними столиками говорили о чем-то своем, шутили, смеялись, от лавочек под каштанами доносились беспечные голоса, весело вскрикивали дети, резвясь под присмотром родителей, так смешно и остервенело тявкала маленькая собачка, злобная и одновременно милая. В этот июньский вечер, среди праздной толпы, заполнившей проспект, один только Эдик Голобоков чувствовал необъяснимый ужас, причиной которому был сидевший напротив незнакомец.
– Представлюсь, – заговорил мужчина, неподвижно глядя Эдику в глаза. – Алексей Игоревич Озорнов. Мою фамилию легко запомнить. Озорнов – от слова «озорник». Кто-то из моих предков был очень беспокойным человеком. Наверное, большим шутником. Но разговор не обо мне, разговор о тебе, мальчик. Я даже не спрашиваю, как тебя зовут, меня это не интересует. Я встретился с тобой первый раз и, надеюсь, в последний. Сейчас мы разойдемся, каждый отправится восвояси. Ведь у каждого свое предназначение. Но встретиться сегодня нам пришлось, потому что тебя избрали. Ты избран, чтобы стать Невестой мертвых.
Озорнов присосался к соломинке, торчавшей из высокого стакана. Помолчал и продолжил:
– Мертвые выбирают себе Невест из числа живых. В принципе, все живые – одна большая коллективная Невеста, мертвые же – один великий коллективный Жених. Смерть – это мужское начало, жизнь – женское. Не буду объяснять, почему так, это сложно. Просто поверь, что так и есть. Мертвые могли бы вступить в брак со всеми живыми разом, учитывая, что мертвых гораздо больше, чем живых, так что никто из живых не ушел бы от своей участи, но мертвые этого не хотят, потому что это было бы… Ну, скажем так, слишком поспешно. Жизнь – это реки, питающие океан смерти, который вовсе не заинтересован в том, чтобы реки иссякли. Поэтому мертвые избирают себе Невест из числа живых, как бы снимают сливки с человечества. С этими избранниками мертвые вступают в мистический брак. Но не беспокойся. В этом браке нет ничего непристойного, это чистый целомудренный акт, который называется браком лишь по аналогии, аллегорически. Знаешь, что такое «по аналогии» и «аллегорически»? Вижу, что не знаешь. Плевать! В Невесту мертвые откладывают свои личинки. Это тоже образное, аллегорическое выражение. Личинки мертвых – вовсе не личинки каких-нибудь насекомых. О взаимоотношениях мира мертвых с миром живых приходится говорить в туманных приблизительных выражениях. Ведь даже сами понятия «мертвые» и «живые» – тоже приблизительны и туманны, это как бы… Не отводи от меня глаз!
Эдик, в тот момент опустивший взгляд, вздрогнул и сжался, как от пощечины, и уставился прямо в глаза Озорнову, взгляд которого, доселе спокойный, стал внезапно грозным и жутким. Медленно, с расстановкой Озорнов произнес:
– Ты не можешь отвести от меня глаз. Не можешь. И не хочешь.
Эдик побледнел, его нижняя губа задрожала, испарина покрыла лоб, но глаза – с расползающимися вширь зрачками – смотрели на Озорнова не отрываясь.
– Мертвые смотрят моими глазами на тебя, – произнес тот. – Они вступают с тобой в брак. Мистический, неземной, нечеловеческий.
Отряхнувшись от оцепенения, Эдик вскочил, опрокинув стул, и бросился бежать. Озорнов и не шевельнулся. Сидя за столиком, он спокойно смотрел вслед убегавшему испуганному ребенку, чья маленькая худая фигурка наискосок пересекала мощенный цветной плиткой бульвар, нервно лавируя среди неторопливых прохожих. Выбежав на перпендикулярную улицу, на Суворовскую, фигурка затерялась в срезанной под острым углом перспективе. Озорнов оставил чай недопитым и покинул кафе.
Прибежав домой, все еще содрогаясь от внезапных спазмов, Эдик все рассказал родителям. Подробно описал мужчину, назвавшегося Озорновым, подробно передал его слова, которые на удивление хорошо запомнил, и даже это незнакомое слово – «аллегорически» – не переврал.
Отец пришел в ярость, рвал и метал, и слетело невольно дурное, матерное выражение с его уст, которое он от волнения не заметил и прощенья не попросил. Мама, обычно делавшая отцу замечания, когда тот заговаривался при сыне и позволял себе то двусмысленную шутку, то некрасивое словцо, на этот раз промолчала. Ситуация была настолько серьезна, что некоторые условности вполне можно было послать к черту.
На следующий день родители ходили в полицию – сами, без Эдика, – написали там заявление и вернулись довольными: полиция, как ни странно, пошла навстречу, приняла участие, выказала расположение.
– Не все там упыри, есть и люди, – пробормотал отец с оттенком удивления, когда потом сидели за ужином; взгляд у отца был такой, словно ему открылся некий поразительный закон природы.
Полиция быстро нашла Алексея Игоревича Озорнова, который ни от кого скрываться и не думал. Приход полицейских и последующий допрос принял невозмутимо, держал себя без робости и суеты, спокойно, с достоинством, на вопросы отвечал уверенно. И вот что сказал:
– Я писатель. Пишу для детей и подростков. Мне нужно было опробовать на мальчике сюжет книги, который сейчас разрабатываю. Чтобы понаблюдать за реакцией. В моей новой книге, а это фантастическая повесть, главный герой – точно такой же мальчишка. По сюжету к нему подходит на улице человек и говорит те самые слова, которые я и сказал. Понимаете, мне просто нужно было увидеть реакцию. Так сказать, сделать зарисовку с натуры. Само собой, я не предупреждал мальчика, что буду ему цитировать текст из моей повести, чтобы его реакция была естественной, не наигранной, натуральной. Ну вот, и получил результат. Если бы мальчик не сбежал от меня, дал бы договорить, я бы все объяснил ему – что это эксперимент в рамках творческого литературного процесса. Но я просто не успел сказать. Конечно, я понимаю, как все выглядит, поэтому специально записал нашу беседу на диктофон. Мой монолог, точнее сказать, мальчик-то молчал. Запись я вам предоставлю, и вы сами убедитесь, что не было
