Прах и пепел - Владимир Владимирович Чубуков
Во дворе стояли качели с каркасом из некрашеного металла, сиденье у них – некрашеные серые дощечки. Женя сел и, покачиваясь вперед-назад, слушал скрип качелей и чувствовал, как сам становится един с этим тоскливым протяжным звуком, с этим темным металлом, с этими высушенными временем дощечками.
Конструкция качелей словно превратилась в продолжение Жениного тела, в кости и суставы, выпирающие из него, будто он – уже не он, а какое-то диковинное существо, призрачный родственник гигантских пауков и летучих мышей. Ему только не хватает черных кожистых перепонок между металлическими костями качелей и прочной, как рыболовная сеть, паутины, поддерживающей его в ритмичных движениях маятника, вместе с которым раскачивалось измененное сознание, утратившее ощущение собственной человеческой сущности.
Сумерки наливались ядовитой теменью. Уличный фонарь неподалеку сочился болезненно-желтым уриноподобным светом, в котором плескалась какая-то насекомая мелочь, привлеченная нездоровым свечением.
В доме по-прежнему не горело ни одно окно, двор по-прежнему был безлюден, если не считать мальчика на качелях, но его и впрямь можно было не считать. Женя ощущал себя каким-то неопределенным существом и полностью отдался этому чувству, растворяясь в нем под тоскливый скрип, который выплескивался уже не столько из трущихся друг о друга металлических деталей, сколько из самого Жени, казалось, вобравшего в свое «я» всю конструкцию качелей.
Взмахи маятника начали слабеть, качели замедлили ход и остановились. Женю охватило иррациональное предчувствие, что сейчас должно произойти что-то необыкновенно важное. Он по-звериному принюхался, втягивая воздух быстрыми носовыми вдохами.
Какое-то существо прошмыгнуло мимо мелким неприметным бесом, полуреальное, окутанное серым туманом, и Женю кольнула иголка ужаса: в этом безмолвном существе почудилось ему что-то глубоко злое, даже дьявольское. Женя оцепенел на сиденье качелей, почти не дыша и желая раствориться в потемневшем воздухе, растечься по нему чернильным пятном, развеяться пеплом, исчезнуть.
Вместе с Женей застыло и время. Когда во двор вошло еще одно существо, время не успело запустить шестеренки своих секунд. Существо приближалось, а время так и стояло на месте.
Наконец новая тварь стала различима, выскользнув из глотки густых теней. Женя увидел, что это всего лишь девчонка. Почти его ровесница, может быть, чуть младше.
– Привет! – поздоровалась она с Женей, приближаясь. – Ты тут котейку моего не видел? Он вроде как сюда забежал. Серый такой.
Очень не понравился Жене этот смелый, до наглости, слегка развязный тон. Не понравились и глаза, и полуулыбка, которые он различил в сумерках на девичьем лице. Что-то развратное, не особо, правда, и порочное, но достаточно скверное чувствовалось в нем.
– А если видел, то что? – ответил он вопросом.
Девчонка смерила его взглядом, гадко улыбнулась и, растягивая слова, произнесла, словно выдавила из себя тошнотворно-клейкую массу:
– Ну, если видел, так покажи.
Под конец фразы она подошла еще ближе, и Женя кожей ощутил исходящую от нее волну не то угрозы, не то манящего желания.
Он встал с качелей и направился к подъезду дома, бросив на ходу:
– Пошли, он туда забежал.
Девчонка пошла за ним. Женя уверенно вошел в темный подъезд, в котором прежде ни разу не был, быстро нащупал невесть каких давних времен выключатель на стене, как будто точно знал, где тот находится, повернул рычажок. Загорелась тусклая лампочка над входной дверью. Здесь каждая деталь была ему почему-то знакома, словно выплыла из каких-то далеких воспоминаний. Вот три двери в квартиры нижнего этажа. Вот массивная деревянная лестница на второй этаж. Под лестницей небольшая кладовка, запертая навесным замком. И рядом дверь в подвал. Дверь, которая не запирается. За нею загнутый, словно крюк, коридор, и в нем двери с замками, ведущие в личные кладовки жильцов, и тьма, густая тьма, затопившая эту маленькую искривленную преисподнюю.
Потянув на себя дверь в подвал, Женя приоткрыл ее.
– Сюда, наверное… – кивнул он в плотную, как машинное масло, тьму.
– Какого он туда попрется? – пробормотала девчонка, с недоверием и опаской всматриваясь в черноту.
– А куда еще? Здесь вон, видишь, одна доска снизу выломана. – Он ткнул носком ботинка рядом с щербиной в нижней части двери. – Как раз кошак пролезет.
– Кисель! – крикнула девчонка в темноту.
– Что? – спросил Женя. – Как ты его зовешь?
– Кисель, – ответила. – Что, не нравится? Хорошее имя.
– Да нет. Странное просто.
– Ну, он такой… текучий, как кисель. Мягкий. Пластика у него особенная.
Из подвала донесся какой-то неопределенный звук.
– Кисель! – крикнула девчонка обрадованно. – А ну, иди сюда! Кисель! У вас тут свет включается? – повернулась она к Жене.
– Нет, – ответил он, подумав: «За местного меня приняла»; добавил: – Мы сюда с фонариками ходим. Пошли, я тебе посвечу. Только смотри, ступеньки тут.
Он переступил через порог, доставая мобильник и включая в нем фонарик, спустился вниз по четырем ступенькам, о существовании которых знать не мог, однако как-то ведь угадал их! Да еще был так уверен, что ступеньки тут есть. Странно это все, очень странно.
Спустившись, оглянулся. Девчонка шла за ним. Свой мобильник она не достала и фонарик не включила. То ли нечего было включать, то ли доверяла незнакомому мальчишке, положившись на его яркий фонарик.
Из глубины подвала опять донесся звук, словно бы в темноте задели что-то металлическое. Девчонка прикоснулась чем-то мягким – грудью, что ли? – к Жениной спине, снова позвала своего Киселя.
«А вдруг там затаилась какая-то тварь?» – подумал Женя. Подумал не только со страхом, но и с внезапным жадным интересом.
Он вспомнил, как в детстве, когда панически боялся темноты, им овладевало жгучее желание самому превратиться в чудовище, чтобы уже без страха сливаться с темнотой как с родной стихией, подкарауливая в ней жертвы. Единственная защита от ужаса тьмы, казалось ему, в том, чтобы овладеть тьмой изнутри, сродниться с нею, самому стать ее сердцем, ее ужасом, ее когтями, клыками, жалом, паутиной. Только тогда – мечтал маленький Женя – можно уже не бояться тьмы. И чудилось, будто тьма слышит его мысли и одобряет их, что именно она и внушила их, когда он, дрожа от страха, окунался в ее леденящую черноту.
А теперь тьма сжималась вокруг отвратительно-белого света Жениного фонарика, как вокруг пожирающего ее червя, паразита, инородного в этом плотном черном теле, проедающего в нем дыры и туннели.
Еще раз девчонка, почти наступавшая Жене на пятки, прикоснулась к его спине мягким, и Женю передернуло от омерзения.
«Ах ты ж блядь!» – шепнула тьма. Или то была Женина мысль?
«Останови ее», – сказал кто-то в Жениной голове. Или сказало что-то. Может быть, снова сама тьма?
«Остановить?» – мысленно удивился Женя.
«Остановить», – был ответ.
Женя хотел мысленно спросить, как же остановить, в каком смысле, что это вообще значит – остановить? Но уже все понял сам. Остановить ее – значит остановить всякое движение в ней. Движение ног. Движение глаз. Движение мысли. Движение дыхания. Движение сердца. Пусть она замрет, и все в ней замрет. Но прежде надо остановить проклятый свет, пожирающий тьму, свет, которым он сам никогда бы не потревожил эту идеальную тьму, не будь рядом наглой сучки, касающейся его щупальцами своего желания. Это ведь ей нужен свет в подвале, не ему…
Быстрым движением пальца Женя отключил фонарик. Челюсти тьмы сомкнулись, убивая последние фотоны, отрезанные от источника. Девчонка глупо взвизгнула. Так глупо, что Жене стало смешно и в то же время нестерпимо мерзко.
«Вот же безмозглое насекомое!» – мелькнула мысль. Кажется, на этот раз его собственная, а не мысль тьмы.
И Женя, развернувшись и схватив девчонку одной рукой за плечо, другой – за шею, припер ее к стене подвального коридора, с силой припечатав затылком о штукатурку.
Ничего не видя в темноте, он действовал точно, будто видел все. Он сроднился с тьмой и уже не мог ошибаться в топографии ее непроглядного пространства. Тьма пустила свои дымчатые струи в него, и он, в ответ, пустил в нее свои – не то вены, не то нервы, не то ручейки мыслей. Породнившись с тьмой, пропитавшись ею и ее пропитав собой, он породнился и с той скорлупой, в которой здесь обитала тьма, – с этими каменными стенами,
