Соседи - Екатерина Дмитриевна Пронина
Раз в несколько недель отчим сам брил себе голову опасным лезвием. Голый, бугристый череп и хрящеватые уши делали его похожим на Носферату, но его это, кажется, совсем не смущало.
Мама вовсе была существом странным, чуждым и непонятным. Алесь до сих пор присматривался к ней и принюхивался. Подмечал, что ей нравятся золотые украшения больше, чем серебряные, а белый шоколад больше черного. На щеке у нее было родимое пятнышко, похожее на мушку, которые лепили актрисам черно-белого кино. Она носила твидовые пиджаки и туфли с набойками. Она любила духи с тяжелым, вечерним ароматом, кремовые пирожные в красивых упаковках и блузки с кружевными воротниками. Не любила она объятия, вместе пить чай и своего сына.
Так они и жили. Алесь иногда жалел, что рассказать это некому.
***
В “Краснополье” Алесь был почти счастлив. Во-первых, ему сразу понравился скромный домик, с лицевой стороны выкрашенный голубой краской. Стену, выходящую на огороды, не красили никогда, поэтому она была черной, пахнущей старым деревом. К ней приятно было прислониться щекой в солнечный день.
Во-вторых, впервые за долгое время, у Алеся появился шанс влиться в коллектив. У него был повод волноваться: Платошка вновь провалился и остался в шестом классе в третий раз. Наверное, так для него было лучше: может, новые товарищи примут его теплее? Алесь нутром чувствовал, что коллектив, оставшийся без презренного изгоя, ищет ему замену. У ребят в последние дни четверти по-особенному блестели глаза, шутки стали острее, пацаны чаще задевали друг друга локтями и затевали потасовки. Иногда Алесю чудилось, что у одноклассников хищно раздуваются ноздри.
"Это они вынюхивают изгоя", – думал он. Ему было страшно, что новой парией изберут его.
И тут Алесю выпал счастливый билет. Ленька Терехов – староста, активист, заводила среди мальчишек. Если удасться с ним подружиться сейчас, осенью они придут в класс приятелями. Тогда никто не посмел бы смеяться над Алесем, дразнить нюней или тыкать в ухо слюнявым пальцем. А не стать приятелями, когда вы вместе застряли на дачах, просто невозможно.
– Я всегда хотел настоящий штаб для друзей, – поделился однажды Ленька. – Как у Тимура и его команды.
– Так давай на нашем чердаке! – сразу предложил Алесь. – Родакам наплевать будет, они туда даже не ходят.
Просторный чердак понравился Леньке. Ребята вымели отсюда всю пыль, выбросили сломанные стулья, пожелтевшие скатерти, с которых уже не сходили пятна, ящики из-под лука и прочую дребедень, которую хозяева складировали на чердаке много лет. Они оставили тахту, на которой можно уютно сидеть, пока читаешь или играешь в карты, приволокли и расстелили на полу огромный ковер, раскидали по углам диванные подушки. Ленька принес веселый желтый магнитофон и несколько кассет.
Все портил только Даник. Он приехал к Леньке гостем и задержался уже на неделю, хотя, на взгляд Алеся, ему давно пора было возвращаться в Горький по добру по здорову. Он всюду таскался с Леней на правах якобы старого товарища, и с ним приходилось считаться. В отличие от Алеся, он мог поболтать о книгах, театре и музыке.
Мог поболтать – это мягко сказано! Камалов не затыкался. Еще и затевал вечно какие-то сложные пространные разговоры. Каким животным ты бы хотел переродиться? В какую историческую эпоху лучше жить? Почему фараоны строили пирамиды, а не огромные каменные кубы? Как вышло, что одни люди всегда командуют, а другие всегда подчиняются?
– У тебя дурацкие вопросы, – не выдержал Алесь однажды. – Лучше скажи, почему с одними дружат все, а с другими – никто?
Даник присвистнул и склонил набок голову. Губы изогнулись в кривой улыбке.
– Потому что никто не любит трусов, – сказал он, немного подумав. – Вот ты, например, чего боишься? Высоты?
– Наверное, не высоты самой по себе, – Алесь вздохнул. – Просто боюсь падать.
В кошмарах ему часто снились ступени, уходящие из-под ног, обрывающиеся в пустоте лестницы, подламывающийся под ногами пол. Он падал в темное ничто, беспомощно размахивая руками, и пробуждался ровно в тот момент, когда успевал испытать всепоглощающий страх.
– Если не научишься бороться с тем, чего боишься, тебя в классе сожрут, – сказал Даник безжалостно. – Когда наши просекут насчет высоты, тебя будут постоянно толкать на лестницах и ставить подножки. И смеяться, конечно, и хлопать тебя по плечу, чтобы и ты с ними поржал. Они же шутят! Что, не весело?
Перспективы рисовались ужасные!
– И что мне делать? – спросил Алесь.
– Держи удар! Не просто не показывай, чего боишься, а даже сам нарочно прыгни разок с крыши гаража или перемахни через лестничный пролет.
– А если упаду?
– А лучше, если тебя другие толкнут?
Камалов сощурился. В выражении смуглого цыганского лица Алесю чудилось презрение или даже брезгливость. Так можно смотреть на слизня, который слепо ползает в капусте.
– Ты сам-то чего боишься? – буркнул Алесь.
– Ничего!
Черные глаза свирепо блеснули. Ни дать, ни взять, грозный янычар, готовый отсечь язык любому, кто усомнится в его отваге. Алесь почувствовал к Данику глубокую неприязнь. Нормальные люди всегда чего-то боятся, и только этот псих заливает, будто у него страхов нет.
– Ну, может, я погорячился, – снисходительно сказал Камалов. – Небольшие страхи и у меня есть. Станислав Генрихович учит, что их надо проживать и запоминать. Любые чувства – это палитра актера, каждая краска рано или поздно пригодится.
Алесь поморщился. Станислав Генрихович, как он уже понял, был персональным божеством Даника. Просто Кришна, Будда и Лао-Дзы в бренном теле худрука молодежного театра.
После одного случая Алесь особенно затаил на Даника неприязнь.
У Родиона Григорьевича была любимая книга, которую никому не дозволялось трогать. Это был серый скучный томик малоизвестного пролетарского писателя. Он назывался "Звезда, которая ведет нас". Ниже тисненых алых букв названия на обложке располагалась картинка с рабочими на фоне станка. Первую страницу украшала фотография писателя и его автограф.
Отчим получил эту книгу в подарок как передовик производства, когда автор лично посещал завод. Приезжая на дачу, Родион Григорьевич любил сесть на крыльце, открыть серый томик и ностальгически вздыхать. Иногда он подзывал Алеся и заставлял слушать, какие, мол, раньше великие люди состояли в "Союзе писателей": из трудового народа, близкие к земле! А сейчас что? Пишут о заводах, а сами белоручки, дети творческой элиты! Иногда Родион Григорьевич на этом моменте вспоминал об эстраде, и
