Девять жизней октября - И. Ф. Сунцова
– Время жатвы, неудачники! А-А-А-А-А-А!!!
В моем крике, смешанном с шумом двигателя, в принципе работы которого не смогли бы разобраться все научные умы, вместе взятые, я различаю до боли знакомый рев, который принес с собой мой давний приятель. Он пролетел мимо моей кабины, подобно блуждающей радуге, которой надоело оставаться неподвижной аркой. Еще один демонстративно устрашающий рык – и Кецалькоатль обрушивает светло-бриллиантовое сияние нежно-голубого огня и моментально испепеляет всю армию врага, превращая его в еще один пляж с черным песком. Кто-то из последних сил пытался запустить черный вихрь, который растворяется в воздухе, не долетев до моего змеино-птичьего друга. Он делает круг почета вокруг храма и чинно улетает за горизонт.
Что ж, можно было и так. Ни на чем ИИ не учится. Или ошибается. Помимо жертвоприношений монстр в перьях ненавидел только одно существо – своего злейшего врага с непроизносимым именем, богом-разрушителем мира. Мне самому, немного одурманенному дорогостоящим виски, удалось произнести его только с четвертой попытки, вызывая фальшивую улыбку у Вики в ее, вернее сказать их, особняке. А этот недавно созданный пепел был как раз почитателем ну как же его там Теске… Тескали… Тесктлипоке. Фуф, вот его, да. Поэтому я занял внимание ИИ сложной и бессмысленной подготовкой, пока вызывал своего знакомого. Другими словами, забил кэш. Что ж, теперь путь открыт.
– Ты сам откроешь дверь или еще хочешь потратить время на бесконечную и бесцельную нагрузку твоих ресурсов? Может, я не смогу до конца у тебя выиграть, но и ты никогда не сможешь одержать победу надо мной. Это значит поражение для тебя. Ну что, любитель закономерностей, справишься с анализом этой логической цепочки?
– Пожалуй, это логично, – сказал на этот раз монотонный, безэмоциональный компьютерный голос. Ему стала неинтересна игра, в которой он не может выйти победителем.
Мой джеда-комбайн плавно подлетал к рассыпающемуся на пиксели храму, на крыше которого уже проступала знакомая надпись «Октябрь». Последнее, что я сделаю в этом мире, – идеально ровную поверхность, ведущую от несовместимой со здравым смыслом машины до входа в кинотеатр.
Стас медленно шел по дорожке, не спеша толкая руками колеса самой обычной коляски. Он решил, что уже пора привыкать к реальной жизни.
* * *
Половина картинки на экране растворяется, а потом фильм вдруг обрывается совсем – на полуслове. Нет, фильм не закончился. Он идет где-то там внутри. Просто для зала что-то сломалось. Проектор!
Бегу к нему, становлюсь прямо на кресло, – да все равно уже, – но и так не дотягиваюсь до кнопки. Нужно еще хоть что-нибудь.
Бегу в каморку и обнаруживаю там такой же бардак, как в избушке-говорушке. Прежде чем взять стул, хватаю со стола первую попавшуюся тетрадь и открываю ее на случайной странице. Перед глазами плывет: я вижу письмо.
Максим! Если ты это читаешь, значит, мне удалось, значит, я сумел защитить тебя от этого жестокого мира, значит, я сумел тебя спрятать. Теперь я знаю, кто я на самом деле. Не ищи меня.
Твой деда.
Твой дедушка Паша.
Паша. Павел.
Палэс. Мурт.
Поздно, деда. Я уже все нашел и тоже знаю, кто ты. Сейчас нужно вернуть фильм, ведь в нем не только ты, но и другие тоже. Прости, но мне все равно, что ты об этом думаешь. Тетрадь летит на стол, а я хватаю стул и лечу в зал.
Проектор снова начинает работать. Да, я пропустил часть, но нужно продолжать смотреть.
* * *
Туман рассеялся. Яркое, ослепительно-яркое солнце заиграло на ресницах, солнце жаркое, горячее, почти обжигающее, нежно ласкало кожу лица. Женя приоткрыл глаза. В золотистых лучах, проникающих сквозь приоткрытые голубые шторы, что колыхались от легкого, игривого ветерка, напоенного ароматами цветения, ароматами весны и пробуждающейся жизни, плясали и пританцовывали пылинки.
Голову будоражил домашний запах: с кухни тянуло зажаренной яичницей, свежим, только что нарезанным огурцом и крепим черным кофе. Женя сладко потянулся. Он так давно хорошенько не высыпался, а сейчас наконец-то получил возможность полноценно отдохнуть.
Женя бросил взгляд в окно, на высокие, качающиеся тополя, на жилые многоэтажки – самые типичные, построенные из бетонных блоков, но создающие какое-то необыкновенное, чарующее ощущение уюта и теплоты. Можно никогда не жить в этих многоэтажках, но, проходя мимо, всегда чувствовать в них нечто родное, словно ты родился и вырос там. Это чувство знакомо только лишь тем, кто живет в России, потому что это чувство исключительно русское.
Женя сел на постели, зевнул, чуть не вывихнув челюсти, и свесил ноги на пол, пытаясь нащупать тапочки. Он был одет в очень удобную полосатую пижаму. Его волосы, взъерошенные и примятые на одном боку ото сна, падали на глаза.
Женя встал и прошлепал на кухню, где у разогретой плиты стояла… Лилечка, в домашнем халатике с мелкими сиреневыми цветочками. Услышав шаги, она обернулась и расплылась в широкой белоснежной улыбке.
– Лиля!!! – вскричал Женя. Неподъемный груз разом спал с его плеч, с окаменевшего, омертвевшего сердца, что заколотилось в груди как сумасшедшее. Чуть не падая, взрываясь плачем от переизбытка чувств, от затопившего его облегчения, он кинулся к Лиле. «Живая! Живая!» – звучала радостная, восторженная барабанная дробь в голове.
Он сдавил ничего не понимающую, удивленную Лилю, отложившую в сторону деревянную лопатку, которой переворачивала яичницу на сковороде, в крепких-крепких объятиях, зарылся мокрым от слез лицом в ее волосы, пахнувшие еще не улетучившимися вчерашними духами. От этого едва уловимого, но родного запаха Женя преисполнился ощущением неземного счастья, ощущением вселенского умиротворения и спокойствия, ощущением того, что больше ничего не важно и не нужно, кроме как быть рядом с ней и ощущать ее запах.
– Ты задавишь меня! – придушенно воскликнула Лилечка и засмеялась смехом чистым, звонким, как небесный колокольчик.
Окрыленный Женя оторвал ее от пола и закружил по тесной кухоньке, следя за тем, чтобы ненароком не ударить ножки Лили о стол, маленький, но занимающий все пространство. Большие голубые глаза смотрели
