Догоняй! - Анатолий Уманский
– А кто победил?
Дункан выдохнул струю дыма.
– Никто. Старики спустили на борьбу все свои сбережения и умерли в нищете. Зато благодаря их соперничеству были открыты почти все существа, которых ты увидел в «Весне священной». Думаю, это единственная война, от которой человечество только выиграло, согласен?
Джун кивнул, не понимая, к чему клонит американец.
– Вот мы вроде победили, так? – продолжал Дункан. – Счастья полные штаны! Ходим этакими королями, трахаем завоеванных девок и, как черти, хлещем виски. Только на деле большинство из нас – как тот дурацкий плезиозавр. Привычный нам мир остался в прошлом, и хрен там поймешь, где у тебя теперь голова, а где хвост. Но однажды кто-то берет твою дурную черепушку и ставит на место… Понимаешь, о чем я?
– Нет.
– А, не бери в голову. Я вот что хочу сказать, Серизава Джун: спасибо тебе. Спасибо, что поставил мою черепушку на место.
– И вам спасибо, – сказал Джун, вставая. – Вы были правы. Я ничего не видел в жизни прекраснее. А теперь мне пора.
– Я провожу тебя до дома. На улицах небезопасно.
– Не провожайте. Вы дали слово.
– Но ведь темно.
– Вы дали СЛОВО.
Дункан со вздохом раздавил окурок о ступеньку.
– Слово офицера… черт бы его подрал.
Джун коротко поклонился и уже хотел спуститься к берегу, но Дункан тут же поймал его за руку:
– Не так быстро. Ты что, думаешь, я просто так водил тебя в кино? Нет уж, дружок, удовольствие нужно отработать.
У Джуна подкосились ноги. Он завертел головой, но не увидел никого, кто мог бы прийти на помощь.
– Что вы хотите? – спросил он упавшим голосом, боясь услышать ответ. А услышав, чуть не задохнулся от ужаса. Так вот что было на уме у лейтенанта с самого начала… Каков негодяй!
– Пустите! – завопил он, отчаянно вырывая руку. – Я не хочу! Не буду, слышите?
– Врешь. Ты этого хочешь, по глазам вижу.
– Вы меня не заставите! Пустите, я закричу!
– Давай, кричи! – ухмыльнулся Дункан. – Зови полицию, если хочешь. «Господин полицейский, этот американец сводил меня в кино, а теперь требует, чтобы я нарисовал для него рисунок! Арестуйте его!» Не миновать мне тогда трибунала.
– Не хочу! Пожалуйста, не заставляйте меня!
Но он кривил душой и знал это. Он уже и сам чувствовал, как нарастает внутри почти забытое ощущение кипящей, рвущейся на волю энергии. «Фантазия» запустила, казалось бы, давно умершую в нем жажду творчества, как разряд тока запускает остановившееся сердце.
Он вздохнул, признавая поражение, а Дункан тем временем достал из портфеля уже знакомые карандаш и тетрадку.
– Нарисуй мне любую тварь из «Весны священной», – велел он. – И если я увижу халтуру, заставлю тебя ее съесть.
Джун буквально выхватил карандаш с тетрадью из его рук и уселся на ступеньках, скрестив ноги. Внутри по-прежнему все кипело, но уже не от гнева: ему не терпелось поскорее воплотить на бумаге переполнявшие голову образы. Мама однажды в шутку сравнила это с родовыми схватками – когда во время вечернего купания Джун в порыве вдохновения выскочил из ванны и голышом помчался через весь дом делать наброски. Папа со смехом возразил маме, что так, скорее, бывает, когда живот прихватит… После этого Джун два дня с ним не разговаривал, однако со временем пришел к выводу, что оба сравнения не лишены смысла.
Но еще никогда его рука не двигалась так стремительно, как теперь. Казалось, не он наносит линии на бумагу, а они изначально таились в ее обманчиво пустой белизне, ожидая, когда он откроет их касаниями грифеля, как окаменелые кости ждут в толще земли, пока их не откопают. Значит, плезиозавр, господин Дункан? Извольте, вот вам плезиозавр, с телом-веретеном и длинной шеей, да зубов, зубов побольше. Ящер торпедой вырвался из воды, взметнув голову и распахнув пасть, будто хочет схватить с неба луну, и широкий его плавник вспарывает лунную рябь на темных волнах Оты…
Он протянул тетрадь Дункану, и тот долго изучал скетч при свете луны.
– Вам нравится? – спросил Джун, с удивлением отметив, что ему не все равно.
– Голова во всяком случае на месте, – протянул лейтенант. – Хотя, уверен, ты сможешь гораздо лучше. Рисуй, чертов узкоглазый мальчишка! Этому миру как никогда нужна красота.
Он забрал тетрадь с рисунком и растворился в ночи, и с тех пор Джун Серизава никогда больше не видел лейтенанта Дэна Дункана.
Он вприпрыжку спустился к реке. Выжженная земля Хиросимы пружинила под ногами. Как будто с глаз спала мутная, грязная пелена и мир вдруг открылся ему во всем великолепии красок и форм. В лунных бликах на водной глади, в грудах развороченного взрывом бетона, в обломках прежней жизни он видел красоту – скорбную, трагическую, но все-таки красоту; в голове на разные лады звучали мелодии из «Фантазии». У него щемило сердце при мысли, что эту чудесную картину скоро отправят обратно в Америку, и, может быть, он больше никогда ее не увидит. Но довольно и того, что она есть на свете!
Он миновал купол Гэмбаку. Оголенные балки, омытые лунным светом, напоминали ребра динозавра, и Джун подумал, что, когда Хиросиму отстроят заново, купол нужно будет сохранить в таком виде. Останутся в прошлом смерть, голод, разруха и шоколад со вкусом прелой картошки, на месте развалин вырастут новые дома, и лишь Атомный купол будет стоять на страже мира, напоминая, что и самые могущественные создания могут кануть в вечность. А он… он завтра же купит новый набор карандашей и нарисует новую землю, Землю динозавров, с туманными лесами и раскаленными пустынями, с теплыми морями и топкими болотами, сумрачными ущельями и залитыми солнцем равнинами. Лейтенант говорил, что друзья Джуна живут в его рисунках; так отчего бы в них не ожить прежним владыкам Земли?
Прикидывая, какого ящера нарисует первым (тираннозавра? или того, с шипами на хвосте? а может, рогатого?), он чуть не наткнулся на обгоревшее вишневое дерево. Кровь, пролитая под ним, давно ушла в землю, и ничто не напоминало, что именно здесь погибла добрая девушка Рин Аоки. Но что это? Черные ветви окутались бело-розовой дымкой, и нежное, едва ощутимое благоухание разливается в темноте! Не веря глазам, Джун протянул руку, и несколько лепестков опустилось ему на ладонь. Сакура расцвела! И… что там за звук, такой утробный, самодовольный, раскатистый? Неужели это лягушки рокочут на мелководье?
Душа его сама распустилась сотней цветов. Не это
