Догоняй! - Анатолий Уманский
– Oh men. Nuts Japs[93]!
Девушка, сидевшая рядом с ним, до сих пор всхлипывала и не слышала его. Но услышал Дункан. Схватив офицера за волосы, он запрокинул его голову назад. Офицер изумленно разинул рот, точно хулиган, застигнутый врасплох разгневанным полицейским.
– Shut. Up, – процедил Дункан ему на ухо, и до конца сеанса бедолага больше не раскрывал рта.
После небольшого антракта, в котором Тейлор рассказывал о форме различных звуков, жизнь вновь закипела на экране, а в зале вновь воцарился мир. В конце концов, следующим номером шла «Пастораль» Бетховена. На горе Олимп резвились юные сатиры, кентавры и кентаврицы всех цветов радуги, в небе кружились пегасы с жеребятами и амурчиками, и рекою лилось вино на пиру добродушного толстяка Бахуса, очень похожего на киномеханика Эрни и совсем немножко – на папу Джуна. Даже Зевс, обрушивший на всю честную компанию бурю с громом и молниями, не гневался, а просто шалил, словно огромный бородатый мальчишка. Вот громовержец, утомившись от проказ, завалился на боковую, укутавшись, как в перину, в черные тучи; по небу разноцветным мостом раскинулась радуга, и все живое снова высыпало из укрытий. Солнце укатилось за горизонт в золотой колеснице, усталые гуляки разошлись по домам, и когда бог сна Морфей укрыл темнотой землю, Диана-охотница пустила серебряную стрелу, которая рассыпалась по небу мириадами сияющих звезд…
На «Танце часов» Понкьелли все и вовсе хохотали – как не засмеяться, когда страусихи, слонихи и бегемотицы танцуют балет! С уморительным самодовольством они выделывали самые сложные пируэты, а впрочем, у них здорово получалось! С наступлением ночи появились верткие зеленые аллигаторы в красных плащах, потирая когтистые лапы и хищно облизываясь. Их вожак вовсю ухлестывал за кокеткой-бегемотихой, остальные гонялись за слонами и страусихами, и в конце концов поднялась такая кутерьма, что двери в балетном зале сорвались с петель!
Но совсем иные танцы были в ходу в ночь на Лысой горе. Там музыка свистела и выла холодным ветром и кружились в дикой пляске ведьмы и демоны, извиваясь в языках адского пламени. Призрачные всадники неслись в небесах; метались гарпии, в бессмысленной злобе тараща глаза и скаля клыкастые рты. Сквозь петли виселиц, сквозь лабиринты домов, над покосившимися крышами и старыми кладбищами плыли изможденные привидения, и там, где они пролетали, могилы изрыгали своих мертвецов. И над этим безумным ликующим шабашем, над беспомощным спящим миром торжествующе раскинула крылья страшная черная фигура с треугольными огнями глаз – Чернобог, повелитель Тьмы.
Но как только зазвонил колокол, предвещая рассвет, порождения ночи сгинули все до единого, и напрасно грозил Чернобог кулаками небу! С последним ударом колокола он облекся крыльями и превратился в камень, слившись с горной вершиной. Под тихий хор «Аве Мария» поплыли фигуры со свечами в руках. Через холмы и долины, сквозь лесную чащу пробирались они навстречу рассвету, и деревья наконец расступились перед ними, открывая зеленый простор, где холмы дремали в предрассветной дымке. Солнце поднялось над вершинами, и золотое сияние разогнало тьму, пробуждая мир от затянувшегося дурного сна…
Зажегся свет, а Джун так и сидел, пораженный, раздавленный красотой и величием увиденного. Присмиревшие янки со своими бэби-сан пробирались к выходу, за ними, украдкой вытирая глаза, семенили чиновники. Вот уже никого, кроме Джуна с лейтенантом, не осталось в зале, а он все глядел на белое полотно экрана, будто ждал, что оно оживет снова и подарит ему еще несколько чудесных видений. И когда они с Дунканом наконец вышли на улицу, притихшую и безлюдную, он схватил американца за руку и со слезами в голосе воскликнул:
– Это… это было прекрасно! Это была…
– Красота, – закончил лейтенант.
Появился Эрни, пошатываясь и распространяя в свежем ночном воздухе алкогольные испарения. Лицо его разрумянилось пуще прежнего, глаза блестели. Прилаживая на дверь большой висячий замок, он затянул хрипло:
I’m dreaming… of a white… Christmas!
Just like… the ones I used to know…
Where the treetops… glisten!
And children… listen!
To hear sleigh bells in the snow…
– Hey, Ernie, aren’t you celebrating Christmas a little early[94]? – крикнул со смехом Дункан.
Старик повернулся к ним и произнес, нацелив на лейтенанта палец:
– With six bottles of «Gordons», Danny, Christmas comes whenever I wish! Good night to you and your little boy[95].
– Well done, Ernie, that you didn’t mix up the reels[96], – сказал лейтенант.
Эрни шутовски взял под козырек, а потом подмигнул Джуну. Джун улыбнулся в ответ, подумав, что где-нибудь в Нью-Йорке, Бостоне или Коннектикуте родные ждут добродушного старика Эрни так же, как они с мамой и Юми ждали с работы папу. Ведь за океаном, теперь он в этом не сомневался, живут такие же точно люди. Он даже к лейтенанту больше не испытывал неприязни.
Пусть живет на свете такой человек, Дэн Дункан, пускай даже будет счастлив.
За океаном, от мамы подальше.
Распрощавшись с Эрни, они побрели в сторону набережной. Джун ничего не видел вокруг, и Дункану пришлось удержать его за плечо, пропуская грохочущий трамвай. Перед глазами Джуна стояли динозавры, такие могучие и одновременно такие уязвимые, совсем как люди. Интересно, каким был бы мир, не погибни они в расцвете, мир, в котором добродушные гиганты и кровожадные чудовища так и бродили бы по земле, парили в небесах и покоряли океаны? Скорее всего, человеку не нашлось бы в нем места, но не нашлось бы места и многому другому, что несет с собой человек. Господин Тейлор говорил, что динозавры не блистали умом, но Джун решил, что люди вряд ли имеют право судить их.
На разбитой лестнице, спускающейся к реке, мужчина и мальчик немного посидели, глядя на воду. Лейтенант курил, огонек сигареты мерцал во мраке. Наконец Дункан произнес:
– Давным-давно преподавал в университете Филадельфии один профессор, и звали его Коуп, Эдвард Дринкер Коуп. Однажды он делал реконструкцию плезиозавра… Помнишь этих, с длинными шеями?
– Конечно! Они такие красивые!
– В представлении Коупа они были не столь красивы. Видишь ли, он перепутал шею с хвостом и натурально присобачил несчастной твари голову к заднице. – Лейтенант хохотнул. – Профессор Чарльз Отниел Марш из Йеля, моей, кстати, alma mater, указал Коупу на его ошибку. Просто взял черепушку и на глазах у всех поставил на положенное ей место, чего Коуп простить, конечно, никак не мог. Между двумя учеными разразилась Костяная война, длившаяся пятнадцать лет, в которой каждый стремился обскакать соперника по числу находок, не
