Догоняй! - Анатолий Уманский
– Да.
– Кто-нибудь из них сейчас жив?
– Вы убили всех. – Джун не стал уточнять, что Рин стала жертвой Ясимы. Без янки этого бы все равно не случилось.
– Невиновен! – поднял руки Дункан. – Бог свидетель, я много детей убил в Кобе и в Токио… зажигалки, они, извини, цели не выбирают… но не здесь. Выходит, это твой мемориал. Жаль, славные были ребятишки. А папаша где?
Джун не ответил. К чему откровенничать с чужеземным дьяволом?
– А вот и кит, – дьявол восторженно прищелкнул языком. – Красавец, ей-богу, красавец! Не на нем ли твой отец прилетал за сестренкой?
– Никто не прилетал. Это глупая сказка для Юми.
– И в небесах, и на земле таких полно чудес, – изрек лейтенант, – что всей вашей премудрости не снились! Я, если хочешь знать, видел однажды гремлина, вот как тебя сейчас, который резвился на крыле моего самолета. Ловил солнечных зайчиков, что твой котенок. Мохнатый такой, и уши-локаторы. Он показал мне нос и умчался в облака. Попрошу не ухмыляться! Думаешь, я бы нарезался перед вылетом? Конечно, это мог быть мираж… Но вдруг нет? Вдруг твой старик с сестренкой действительно летают на ките? Вдруг в океане перед штормами поют русалки? Вдруг в озере Лох-Несс обитает живой плезиозавр? Ах, мальчишка, разве у тебя совсем не осталось фантазии?
«Он когда-нибудь бывает трезвым? – тоскливо подумал Джун. – Видно, правда только перед вылетами, да и то, небось, соврал…»
Он зевнул, прикрыв рот ладонью.
Взгляд американца остановился на одном из рисунков, изображающем городскую улицу. Вдоль тротуара, погруженного в зеленоватую тенистую рябь, спешила стайка школьниц; одна из девочек, держа за руку подругу, скакала на одной ножке. Бабушка в расшитом пионами кимоно, присев на корточки перед ревущим малышом, разглядывала его разбитую коленку, и было почти слышно, как старушка ворчит да охает. У дощатого забора сиротливо притулился велосипед с погнутым колесом. На соседнем рисунке был Замок Карпов, похожий на скалистый утес в буйном море зелени; Джун рисовал его в ветреный день, когда листва вскипает волнами, так что при взгляде на рисунок был слышен ее шипящий шелест.
– Я никогда не был в Хиросиме до войны, – вымолвил лейтенант. – В Токио был, в Киото… В Хиросиме – ни разу. А теперь ее больше нет, и лишь на твоих рисунках я могу видеть, каким был этот город до нас.
– Успевайте, – буркнул Джун. – Я давно собираюсь их сжечь.
Мальчик брякнул это назло, но лейтенанту будто лягушку за шиворот сунули. Он резко повернулся:
– Ты сожжешь опять свой родной город?.. Своих друзей?..
– Это не мои друзья. Это на стене рисунки.
– Ты ЭТО называешь просто рисунками?
Джун пожал плечами:
– Все рисунки одинаковы.
Помолчав, Дункан спросил:
– Ты знаешь, что Гитлер был художником?
Джун снова пожал плечами. Он знал только, что Гитлер был союзником Японии, а значит, благородным человеком и мудрым правителем – так, во всяком случае, говорили в школе. Еще там говорили, что Япония непобедима и японский дух не сломить, так что и насчет Гитлера возникали сомнения.
– Видал я его работы, – продолжал Дункан. – Старина Адольф честно старался: все детали схвачены с хваленой немецкой точностью. Не хватает только знаешь чего? Души. Той самой искорки, что отличает живое от неживого. В человечках из палочек, которых рисуют дети, не столь талантливые, как ты, больше жизни, чем в трудах Гитлера. Лежит такой пейзаж, как нарумяненный труп на столе: руки-ноги-голова на месте, но за живого сойдет разве что издали. Портреты его кисти и того хуже: стоит лишь заглянуть в их пустые глаза, чтобы понять – рисовал ходячий мертвец, который никогда, сколь бы ни тужился, не поймет, что такое жизнь и в чем ее ценность, но всегда будет завидовать живущим. В этих так называемых картинах сквозит все, что будет потом. Книги, летящие в огонь. Толпы восторженных идиотов, ревущих «Хайль!». Газовые камеры. Печи, которые топят людьми. Мыло из человеческого жира, абажуры из кожи, матрасы с женским волосом вместо конского… Культ смерти, которую таким, как Гитлер, гораздо легче понять. А в твоих работах я вижу жизнь во всей ее красоте. Твои друзья и твой город живут в этих рисунках, и если ты, проклятый щенок, хочешь их сжечь, так я лучше вот этими руками задушу тебя!
Он шагнул к Джуну, подняв руку, и мальчик отпрянул.
– Рисунки лгут! – крикнул он яростно. – В жизни нет никакой красоты!
Дункан усмехнулся:
– Не знаю, спасет ли красота мир, но как минимум ваш Киото она спасла. Министр Стимсон был так этим городом очарован, что дошел до самого Трумэна и отговорил его, а убедить в чем-то этого старого осла ох как непросто. Вдумайся: будь твой город столь же прекрасен, возможно, он бы уцелел. Не будь столь хорош Киото, он сейчас бы лежал в руинах…
– В таком случае, – сказал Джун, – я красоту ненавижу.
– Так рисуй уродство, черт бы тебя побрал! Кто ты такой, чтобы судить о жизни? Что ты в ней видел?
– Я видел американцев, и этого достаточно.
– Это же многие народы могут сказать и о вас, японцах. Но не будем об этом… Знаешь, что мне помогло не свихнуться на этой проклятой войне? Дисней. Ты смотрел Диснея?
Джуну оставалось лишь помотать головой.
– И они еще нас называют варварами, – усмехнулся Дункан. – Дисней напоминал нам в этом аду, что в жизни осталось место для красоты, а значит, за нее стоит бороться. Помню, сбили наш самолет в джунглях, мы с ребятами по пояс в воде прорываемся к своим вдоль ручья, деревья полыхают, над головами пули визжат… Только шел рядом с тобой товарищ, с которым вчера анекдоты травили, а через секунду – бац! – валится в воду с простреленной башкой. А я вспомнил, как Бэмби спасался от охотников, и говорю себе: хрен вам, охотнички узкоглазые, я доживу до весны! Дожил, как видишь… Ночами я прокручивал в голове «Веселые симфонии» и представлял иногда, что меня оберегает фея с голубыми волосами, которая не даст мне сдохнуть, если я буду хорошим мальчиком. Белоснежка ждала меня дома, как верная невеста… Но был один фильм… один удивительный фильм… Я поклялся выжить, чтобы только снова увидеть его. И я хочу, чтобы сегодня ты посмотрел его вместе со мной. За этим я и пришел. Мы с тобой идем в кино, прямо сейчас.
– Не хочу, – сказал Джун, на всякий случай попятившись.
