Лорел Гамильтон - Пляска смерти

Лондон, не глядя на меня, пошел вдоль кровати. Он снова был тем же холодным и замкнутым, будто секса и не было. Он уже почти обошел кровать, как нога его запуталась в сброшенных на пол покрывалах, и он хлопнулся. Рукой он зацепился за кровать, встал на колени и уставился на нас как кошка, которая только что нечаянно что-то сбросила и пытается сделать вид, что это было намеренно.

Опираясь на кровать, он встал, дернул упавшее покрывало, несколько раз пихнул его ногой, держась за стойку. Пихнул ногой, будто какого-то врага, которого надо уничтожить. Когда пол достаточно очистился, он снова огладил на себе одежду и стал аккуратно обходить кровать. Зацепился плечом за стойку и снова свалился на кровать. На этот раз он сумел на нее сесть, не оказаться на полу, но и подняться тоже не пытался. Так и сидел, очень прямо, в черном костюме. И глядел в стену перед собой.

— Ты пьян, — сказала я.

Он кивнул, не оборачиваясь:

— Не совсем точно, но как описание сойдет.

Жан-Клод обошел кровать, встал перед ним, вгляделся, и я не видела, встретил Лондон его взгляд или нет.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Жан-Клод.

Кто-то захихикал — высоким, почти истерическим смехом. Я не сразу поняла, что это Лондон. Он свалился на кровать, широко раскинув руки, свесив ноги за край, и так и лежал, черный на светлом, хихикая, потом хихиканье перешло в хохот, и Лондон отдался весь этому хохоту, как раньше ardeur’у. Это был хороший, ясный смех, приятный звук, но никто из нас не присоединился, потому что Лондон не смеется. Это не Темный Рыцарь с его любовью к темноте и нелюбовью ко всему остальному. Этот смеющийся, приятный джентльмен на кровати — это кто-то другой, кого мы никогда раньше не видели.

У него из глаз катились слезы, чуть розоватые, как всегда у вампиров. Он закинул голову назад, чтобы посмотреть на меня.

— Я хотел от тебя скрыть, но все равно не получилось бы.

— Что скрыть? — спросила я почти испуганным голосом.

— Каким наслаждением ощущается ardeur. Белль когда-то сказала, что не знает никого другого, кто так хорошо питал бы ardeur или так быстро к нему пристрастился бы, как я.

Смех исчез из его глаз, оставив опустошенность. От такой радости — к такой заброшенности, и в одно мгновение.

— И сейчас ты опять пристрастился, mon ami? — спросил Жан-Клод.

Он повернулся к Жан-Клоду:

— Точно не знаю, но вероятнее всего — oui, пристрастился.

Сказано было без радости и без горечи. Просто констатация факта.

— Боже мой, Лондон, прости меня, — сказала я.

Дамиан попытался сесть, но нам с Натэниелом пришлось ему помочь, посадив между собой.

— И я тоже сожалею.

Лондон свернулся в клубок, лежа на боку, глядя на нас.

— Нечего жалеть и извиняться, мне так хорошо уже сотни лет не было. — Он закрыл глаза, прерывисто выдохнул. — Я такой теплый, такой… живой.

Я вспомнила: ardeur искал пищу, а Лондон так и засветился на радаре. Силен, очень силен, но не только это.

— Ardeur признал тебя как самую вкусную силу в этой комнате. Это потому, что ты когда-то пристрастился к нему?

— Реквием тоже когда-то к нему пристрастился, — ответил Лондон. — И он тоже казался вкусным?

— Нет, не таким заманчивым, как ты.

— Белль говорила, что моя сила — это питать ardeur. Употребляя современное выражение, быть для него батареей.

— Если ты так хорошо его питаешь, почему Дамиану не лучше? — спросил Натэниел.

— Я не хотел, но, наверное, сам выпил львиную долю энергии. Как если бы годами блуждать в пустыне — и вдруг найти реку, прохладную и глубокую. Я его кожей впитывал, ничего не мог сделать. Оставил большую часть энергии при себе, о чем и сожалею.

— Не сожалеешь, — сказал Натэниел тихо, но уверенно.

Лондон засмеялся — резко, коротко.

— Ты прав, не сожалею. Я знал, что энергии хватит поддержать в Дамиане жизнь, а на остальное мне было плевать. — Он свернулся в клубок, высокий, сильный, и посмотрел на меня так неуверенно, как я у него еще не видела. — Я теперь в твоей власти. Я пытался скрыть, как это много для меня значит, но не могу. И от Белль тоже никогда скрыть не мог. Она меня этим пытала. — Он поднял на меня потерянные глаза. — И ты тоже будешь меня пытать, Анита? Заставишь вымаливать следующую дозу?

Вдруг у меня пульс забился в горле — не от страсти, а от страха. Гордый, пугающий Лондон свернулся на кровати, глядя на меня такими глазами, которые я видала только у Натэниела. Я знала этот взгляд. «Делай со мной что хочешь, только оставь при себе. Я сделаю все, что ты хочешь, только оставь меня при себе».

Вот Ронни всегда умела находить мужчин, чтобы без осложнений потрахаться. А я, получается, просто прибежище для жуть до чего осложненных мужчин. А насчет варианта потрахаться без осложнений — я его не узнаю, даже если мордой в него ткнусь.

Глава тридцать четвертая

В два сорок пять мы сидели в акушерском отделении больницы Святого Иоанна. Кто-нибудь мог бы назвать его «родильное отделение», но лучше не при мне, если этот кто-нибудь хочет жить. Сказать, что мне не было приятно там находиться, — это было бы невероятной степени преуменьшение.

Доктор Норт глянул на ввалившуюся со мной толпу и организовал для осмотра отдельный кабинет. А может, достаточно хорошо меня знал, чтобы организовать заранее. В кабинете были розовые обои с цветочками, мебель, старающаяся казаться домашней или хотя бы притворяющаяся, что стоит в какой-нибудь милой гостинице. Вся мебель, кроме кровати. Она была тоже очень симпатичная, но все равно с перилами и подносом на колесиках в ногах. Больничная кровать, какое ни приделывай ей окружение.

Я не лежала на этой кровати. Я расхаживала по комнате, потому что мы ждали результата анализов крови. Через несколько минут мы узнаем, насколько плохи вести.

Мика сидел в углу в кресле, чтобы не попадаться мне на дороге. Умный мужик. С нами было еще двое львов-оборотней, один спокойно стоял у стены, другой занял единственное оставшееся кресло и сидел в нем, читая. Джозеф привел мне на выбор шесть львов. Ему серьезно не нравился Хэвен, лев Огги, и он надеялся, что я выберу кого-нибудь менее доминантного. Меня устраивало. Но как выбирать среди относительно незнакомых? Как выбрать тех, кто уж по крайней мере позволит тебе заставить их перекинуться, и грубо? Как знать, что выбранный не станет сопротивляться?

Джозеф заверил нас с Жан-Клодом:

— Я выбрал подчиненных, как мы с Жан-Клодом договорились. Думаю, они будут для тебя, для ardeur’а, такими, как был когда-то Натэниел.