Лорел Гамильтон - Пляска смерти

— Ашер хочет, чтобы я знал, на ком ты кормилась, а ты не хочешь. — Ричард решил покончить с обиняками.

Я опустила голову. Дамиан приложился губами к костяшкам моих пальцев — это был не совсем поцелуй. Мне только надо было открыть глаза, чтобы увидеть его лицо. Он смотрел на меня, и в глазах его было не сочувствие, а сила, самообладание. «Ты это можешь, — казалось, говорили его глаза, — можешь, потому что должна». И он был прав.

Я посмотрела на Ричарда, подумала, не поднять ли простыню и прикрыть груди, но все, кто остался в комнате, их уже видели. Скромность не избавит меня от реакции Ричарда на мое новое завоевание.

— Кто это был? — спросил он.

Я повернулась к Ашеру:

— Ты мне сегодня говорил, будто сожалеешь, что поставил свои задетые чувства выше моей беды. Ты извинился, попытался как-то загладить. Это и есть цена твоих извинений, Ашер? Час угрызений совести — и снова ты ведешь себя по-сволочному?

Глаза его полыхнули гневом, его сила потекла по мне холодным ветром. Но он подавил ее, проглотил — и силу, и гнев — и повернулся ко мне приветливым, пусть и непроницаемым лицом.

— Я только могу еще раз извиниться, ma petite, ты абсолютно права. Это был срыв.

Он отступил от кровати, размашисто поклонился, зацепив пол концами волос. Потом выпрямился демонстративно, будто оправляя рукой плащ.

— И отчего ты срываешься? — спросила я.

— Честно?

Я кивнула, не очень понимая, хочется ли мне полной честности.

— Потому что моим любовником он не будет никогда. Твоим, но никогда нашим общим.

Сперва я не сообразила, кто это «он», о котором идет речь. Недоумение, очевидно, отразилось у меня на лице, потому что он сказал:

— Видишь, ma cherie, это оно и есть, exactement. Мои слова могут относиться к стольким из твоих мужчин, что ты даже не можешь сказать, о ком я.

Снова Дамиан сжал мне руку — не знаю, чтобы мне было легче или ему. Дамиан несколько гомофобен, а носителей этой фобии соседство Ашера не слишком успокаивает.

— Ты хочешь сказать, что злишься за мой подбор мужчин, за то, что я все время выбираю не бисексуальных?

Ашер на миг задумался, потом кивнул:

— Да, наверное. Вряд ли я бы сообразил, если бы ты не спросила прямо, но наверное, поэтому я и злюсь. — Он посмотрел на Жан-Клода: — Как он не приходит ко мне из страха, что ты его покинешь, так и я не иду к другим из страха, что для него это будет повод еще сильнее меня отдалить.

— Мы согласились отложить эту дискуссию на потом, — сказал Жан-Клод таким ровным и пустым голосом, какого я от него еще не слышала.

Ашер кивнул:

— Я думал, что могу подождать, но меня душат несказанные слова, Жан-Клод. — Он показал на Ричарда. — Но при нем мы тоже должны быть осторожны. Отпугнуть его — это не годится. Ведь нельзя же нам ему говорить, что он нам кажется красивым?

— Ашер, — начала я, но Мика меня опередил:

— Когда приехавшие мастера покинут наш город и мы будем знать, что делать с ребенком, тогда все сядем и обсудим твои… трудности.

— Не сядем и не обсудим, — сказал Ашер горько, — потому что будет очередной кризис и очередная причина отложить разговор.

— Даю тебе слово, что Натэниел, Анита и я сядем с тобой и обсудим. За остальных обещать не могу.

Ашер обратил ко мне морозно-голубые глаза.

— Он говорит от твоего имени?

— Говорит, — кивнула я.

Ашер обернулся к Жан-Клоду:

— А ты, мастер?

В последнем слове прозвучал явный сарказм.

— Я не стану во всем связывать себя словом Мики, но в этом я согласен. Мы все обсудим детально, если только ты согласишься какое-то время не поднимать эту тему.

— Твое слово, — сказал Ашер.

— Мое слово.

Ашера как-то отпустило, будто энергия высвободилась. В комнате стало светлее и дышать легче.

— Я буду вести себя прилично. И спасибо тебе, Мика.

— Не благодари, Ашер. Ты входишь в жизнь Аниты. Если мы хотим, чтобы у нас получалось, надо друг с другом говорить.

— Всегда идеален, да? — спросил Ричард, и уже его злость подняла жар в комнате.

— Нет! — вмешалась я. — Хватит ссор. И пока я сегодня не съезжу к доктору, здесь каждый будет вести себя, черт побери, как взрослый. Это ясно?

У Ричарда хватило такта смутиться. Он кивнул.

— Постараюсь. Унаследовать твой характер — это чертовски затрудняет не беситься каждый раз. — Он слегка засмеялся. — Если это лишь тень того, как все время злишься ты, я восхищен, что ты не стала убивать всех подряд. Такая ярость — это что-то. — Он посмотрел на меня, и сотни эмоций были у него в глазах. — Ты мне когда-то сказала, что твой гнев — это как мой зверь, и я тебе не поверил. Сказал, что твой гнев с моим зверем и в сравнение не идет, что ты не знаешь, о чем говоришь. Я ошибся. О Господи, Анита, сколько же в тебе ярости!

— У каждого свое хобби, — ответила я.

Он улыбнулся и покачал головой.

— Ты должна научиться сдерживать гнев, Анита. Если тебе действительно предстоит перекинуться, то сперва надо научиться им управлять.

Лицо его стало серьезным, и он подошел так близко, что мог коснуться моего лица. Когда он это сделал, наша энергия прыгнула к нему, и давая силу, и прося ее. Мы с Ричардом отдернулись одновременно, потому что это было почти больно — как электрический удар.

— Ну и ну, Анита!

Ричард потер руку. Я свободной рукой тронула свое лицо. Кожу покалывало там, где он дотронулся.

— Я полностью открыла щиты между нами тремя.

— Ты можешь совместить энергию двух триумвиратов Аниты? — спросил Мика.

— Совместить? — переспросил Жан-Клод.

— Удвоить энергию, — пояснила я.

— Поскольку до сих пор никто не создавал двух триумвиратов одновременно, ответа у меня нет. Эта энергия ответила на прикосновение Ричарда.

Я потерла щеку:

— И еще как.

— Тебе больно? — спросил Ричард.

Я покачала головой:

— Только покалывает.

Он кивнул и потер руку о джинсы, будто пытался стереть это ощущение.

Открылась дверь ванной, и вышел Лондон, уже полностью одетый, поправляя галстук, черный на черном. Если не считать глаз, до сих пор черных от силы, вид у него был как обычно. Он остановился, оглядел нас всех, потому что мы все на него смотрели. Лицо у него было надменное — его вариант непроницаемой маски. Я глядела на него и не могла поверить, что у нас был секс. Он никогда не светился на моем радаре мужиков, а теперь стал пищей. Чертовски забавный мир.

— Где все? — спросил он с той же холодной надменностью, не соответствовавшей вопросу.

— Охранники просили разрешения уйти, — сказала я, — а когда ушли все остальные, честно, не помню.