Догоняй! - Анатолий Уманский
Это потому, что я его стырил, успел подумать Джун. Потом Кента навалился на него, еще глубже вгоняя осколки в ребра, и все мысли растворились во вспышке боли. Заорав, Джун ткнул через плечо зазубренным горлышком бутылки, надеясь попасть врагу в лицо, но Кента перехватил его руку и заломил за спину. Горлышко упало на землю.
– Говори, – пропыхтел Кента, рывком подняв мальчика на ноги, – моя мама – шлюха!
– Твоя мама – шлюха! – выкрикнул Джун.
Кулак Горо впечатался ему в зубы. В голове сверкнуло, слезы брызнули из глаз. Следующий удар расквасил нос. Джун забился в лапах Кенты, захлебываясь кровью.
– Сволочи! Трусы! – вопил он. – Двое на одного! Чтоб вы сдохли, ублюдки! – Он выбросил свободную руку, пытаясь вцепиться в изуродованное лицо Горо. Пальцы зацепили резиновую тесемку, и повязка отлетела, открыв пустую глазницу – розово-лиловую дыру, обметанную по краям зеленоватой коростой засохшей слизи.
Рубцы на лице Одноглазого побагровели. Подхватив с земли ведро, он нахлобучил его Джуну на голову и тут же зарядил ему кулаком в пах. Жестяные стенки ведра превратили крик мальчика в оглушительный рев. Он выгнулся в руках Кенты, но второй удар заставил его сложиться пополам.
Кента отпустил его, и Джун рухнул наземь, ударившись ведром об обломок кирпича. Голова наполнилась колокольным гулом.
Кента ухватил его за локти и снова поднял на ноги. Ведро свалилось, и Джун принялся жадно глотать воздух. Нос пульсировал болью, в голове шумело, болела прикушенная щека. Боль ворочалась внизу живота, посылая волны тошноты в желудок. Сквозь слезы он увидел, как Тэцуо отлепился от стены и вразвалочку, руки в карманах, направился к нему. Под его ногами хрустела кирпичная крошка.
Остановившись перед Джуном, он сунул руку за полу гакурана и вытащил нож-айкути. Лезвие сверкнуло в грозовых сумерках. Этим ножом Тэцуо, по слухам, вырезал свое имя (哲夫) на лбу юного карманника, отказавшегося отстегнуть ему часть улова.
– Хочешь умереть, Серизава? – спросил он ласково. Острие ножа кольнуло мальчика в ложбинку между ключицами.
Втянув кровь из носа, тот из последних сил плюнул в Тэцуо. Кровяной сгусток повис на его щеке, и Джун решил, что Ясиме он очень к лицу.
– Ах ты тварь! – взревел Кента, а Горо молча вогнал кулак Джуну в живот.
Но Тэцуо, железный человек, даже не дрогнул, лишь глаза его на мгновение широко раскрылись. Джун ждал, задыхаясь, что нож в руке Ясимы вскроет ему глотку одним неуловимым движением. Однако Тэцуо спокойно достал из кармана платок, вытер щеку и промолвил:
– А ты правда хорош, Серизава. Отчаянный. Отпустите его!
Кента с явной неохотой разжал руки. Джун повалился на четвереньки. Горо, зажимая рукой глазницу, занес ногу, чтобы наподдать ему напоследок по ребрам, но Тэцуо сказал:
– Опусти ногу, болван, не то лишишься второго глаза.
– Но… – начал Горо.
Тэцуо задумчиво погладил подушечкой большого пальца лезвие ножа. Горо зарычал по-собачьи, скаля кривые зубы. Рука его метнулась к чехлу на поясе.
– Ну, – обронил Тэцуо, глядя ему в лицо. Стальное жало качнулось в его руке, словно выбирая, куда вонзиться.
Плечи Горо поникли. Опустив руку, он пробормотал:
– Извини, босс. Как скажешь.
– Принято, – милостиво кивнул Ясима. – А теперь уматывайте.
Кента взял Горо за плечо и потянул назад. Тот в последний раз с ненавистью глянул на Джуна единственным глазом и поплелся за братом.
Как только они скрылись из виду, Тэцуо присел на корточки перед Джуном. Нож по-прежнему поблескивал у него в руке. Он протянул Джуну платок, но мальчик мотнул головой и оттолкнул его руку.
– Бери, не стесняйся. Там только твои слюни.
Джун взял платок, промокнул кровоточащий рот. Тэцуо распрямился и протянул ему руку. Джун выхаркнул сгусток крови и со стоном поднялся сам. Тэцуо одобрительно хмыкнул:
– Ты мне действительно нравишься, Серизава. Может, ты и похож на девчонку, но стержень у тебя есть. Ничего, что твоя мать спит с американцами.
Джун не чувствовал в себе никакого стержня. Разбитая статуэтка, которая от следующего удара разлетится вдребезги, – вот он кто. Плевать! Посмотрев Тэцуо в лицо, он отчеканил:
– Не смей говорить про мою мать, Ясима! Иначе…
– Иначе что? – усмехнулся Тэцуо. – Опять плюнешь? Карикатуру на меня нарисуешь? Брось, Серизава. Я не враг тебе.
– Ты… ты позволял им избивать меня! Оскорблять мою маму! – Джун задыхался от обиды. – Ты такой же, как они!
– Да, – кивнул Тэцуо. – Я такой же, как они. И ты такой же. Тебе нечего терять, как и нам. Американцы отняли у нас все. Мы все четверо можем стать братьями, Серизава.
Меньше всего на свете Джун хотел стать братом Кенте и Горо… Но Тэцуо по-прежнему внушал ему восхищение, несмотря ни на что. Когда он протянул руку, мальчик робко пожал ее, хоть и опасался, что Тэцуо дернет его на себя и всадит нож в печень.
Лицо Тэцуо озарилось улыбкой – будто луч солнца блеснул в холодном оконном стекле:
– Хочешь, покажу тебе кое-что? Если ты не трус.
Джун оглядел себя. Майка, изорванная осколками бутылки, висела на груди лоскутьями, кровь, смешавшаяся с молоком, расплылась на ней розовыми разводами. Несколько осколков воткнулось в тело, он по одному выдернул их, шипя от боли. Из разрезов побежали горячие струйки.
– Я должен вернуться на рынок… – пробормотал он, прижимая к ранам платок Ясимы. – Акико осталась без молока.
Тэцуо приобнял его за плечи рукой с ножом. По-прежнему улыбаясь.
– Акико подождет, Серизава. Ты ведь не хочешь, чтоб я разозлился?
Пустошь, где когда-то стоял роскошный особняк Ясима, раскинулась под грозовым небом у подножия холма. Тучи сгустились, погрузив мир в серые сумерки. Кругом царила тишина, лишь свист ветра да хруст битого стекла под ногами нарушали ее. Среди битого камня, лопнувших балок и обгоревших досок обильно проросли репьи, колосья мятлика качались на ветру. Одинокую стену опутали побеги вьюнка.
Тэцуо остановился перед стеной, осторожно раздвинул зеленые плети. Под ними застыли, склонясь друг к другу, две черные тени, большая и маленькая. Должно быть, взрыв застиг мать и дочь в цветнике: у маленькой тени в руке угадывалась тень садовой леечки. Большая тень тянула к ней руку, тени-пальцы навечно замерли в нескольких дюймах от головы маленькой, чтобы так никогда и не коснуться ее.
Склонившись в поклоне, Тэцуо молитвенно сложил руки:
– Здравствуй, мама! Здравствуй, Каори-тян! Это со мной
