Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Он прокручивал события рокового вечера снова и снова, на репите. Леся была нормальной, обычной, вполне веселой. Илья не мог принять тот факт, что, призывая его самого бороться, она вынашивала план суицида. Проще поверить, что Лесю столкнули с балкона. Но двери квартиры, сообщили Илье, были заперты изнутри. Полиция отмела версию об инсценировке.
«Если бы она осталась, все случилось бы иначе».
Илья протиснулся сквозь толпу, увидел горы цветов, траурные венки, красные лампадки, снимок в рамке. Сфотографированная Леся, загорелая, с обветренными губами, держала в руках бинокль и смотрела в камеру, восторженно улыбаясь. Ветер ерошил ее кудрявую шевелюру. Что такого прекрасного увидела она в бинокле? Явно не свое будущее.
Илья потянул себя за ворот, развязал шарф, упустил гвоздики, и по ним тут же прошагали люди. Подошвы расплющили бутоны.
Илья посмотрел на гроб, умоляя Лесю прекратить этот цирк, прервать эту несмешную шутку, признаться в розыгрыше. Отрывисто вскрикнула какая-то женщина – Илья с трудом узнал в ней Лесину маму. Рыдающие девушки прикрывали ладонями рты и качали головами. Огромный венок в форме сердца висел на лицевой стороне катафалка. Сердце Леси было таким же огромным.
Илья заплакал, не замечая слез. Прижал к губам перстень, безделушку, подаренную Лесей взамен такой же утраченной безделушки. Канцелярская резинка пережимала вены. Илья сорвал ее зло, будто почта была повинна в кончине Леси. Обнаружил еще одну резинку и тоже сорвал.
Люди шли к катафалку. Два года назад умер Лесин друг, вероятнее всего, возлюбленный, пусть Леся никогда и не говорила об этом. Илья представил их вместе, в каком-нибудь небесном Белграде, но картинка не принесла облегчения. От резкого запаха чьих-то парфюмов затошнило. Илья поднял единственную уцелевшую гвоздику, на ватных ногах подошел к постаменту, в горле булькнуло, он положил цветок и попятился.
На экране справа сменяли друг друга фотографии. Леся в школе. В университете. В походе с подружками. На общем фото затесалась Вика. Илья так давно не видел снимков бывшей, что вздрогнул и словно бы отрезвел. Вика и Леся дурачились, играя на надувных гитарах. Потом они исчезли. Одна – из жизни Ильи, вторая – из жизни вообще.
Илья сдавил левой рукой правое запястье, сунул пальцы в рукав и нащупал резинку. Снял ее, провел пальцами по коже. Закатал рукав. Резинки обвивали его предплечье до самого локтя. Почему-то от вида руки, передавленной зелеными резинками, Илью бросило в жар. Он уловил посторонний, настойчивый, прожигающий взгляд, завертелся. Печальные или убитые горем лица Лесиных гостей размазывались по церемониальному залу, как масло по хлебу. Никто из них не обращал внимания на Илью.
Ногтями он соскреб тугие резинки с руки. Посмотрел на экран, увидел самого себя, ставящего Лесе рожки.
«Лесич, – подумал он, чтобы снова вызвать слезы: со слезами из организма будто бы выходил ужас, не весь, но та его часть, которая грозила свести с ума. – Почему ты не поговорила со мной? Почему ты меня бросила?» Но сосредоточиться на одностороннем разговоре с мертвым другом не получилось, чесалась рука, Илья опять закатал рукав.
Дюжина канцелярских резинок окольцевала руку, образуя уродливые волосатые складки. У Ильи отвисла челюсть. Он поднял глаза и столкнулся с презрительными взглядами нескольких девушек и парней. Они пялились на него так, словно он расчесывал дыры от внутривенных инъекций или даже кололся при всех.
Илья дернул рукав вниз, повернулся к постаменту, но продолжил искать резинки под тканью – находил их, срывал и ронял на плитку. Он не мог остановиться, а резинки не кончались и скапливались у ног, на ботинках зелеными цепнями, ленточными червями. Илья покосился на женщину, переборщившую с духами. Ее белое лицо покрывали круглые отпечатки штампов. Левый глаз женщины вытек и засох на проштампованной щеке розоватой кашицей, правый вперился в катафалк. Илья отпрянул, врезался в пожилого мужчину, у которого не было носа, а были гноящаяся дыра на плоском лице и наклейка «вернуть отправителю» на лбу. Мужчина смотрел мимо Ильи, выдувая из дыры сопли, в которых увязли мошки. За уродами стояла голая девушка без грудей – груди отрезали, а лицо забинтовали красной лентой, какую Илья лепил на посылки с поврежденной упаковкой. Из щели в витках ленты таращился немигающий глаз, а ниже торчал единственный желтый зуб.
«Мне нужен врач, – подумал Илья. – Я болен, очень сильно болен».
Он дернулся к выходу. Люди… существа, набившиеся в церемониальный зал, не расступались. Илья напоролся на женщину, лысый череп которой оброс моллюсками, а поперек лица зияла щель для писем. Он отпрянул и уперся в мужчину, у которого вместо головы был уличный почтовый ящик с распахнутой дверцей, и в полом железном чреве ползали гусеницы, медведки и водяные клопы.
– Прочь! – простонал Илья по-русски. Повернулся к постаменту и увидел, что украшенные крестами бронзовые створки врат разомкнулись, явив непроглядный мрак, и гроб уезжает в эту изначальную тьму; деревянная коробка с телом, возвращающимся к отправителю.
– Убирайся отсюда, – сказали Илье на ухо, раньше, чем гроб с Лесей окончательно канул в темноту. Смутно знакомый парень без вопиющих дефектов во внешности смотрел на Илью с нескрываемым омерзением. – Вали. – Парень указал на выход. – Наркот галимый.
Илья не нашел в себе сил возражать. Он побрел к отворенным дверям. Толпа расступалась, шушукаясь, кидая осуждающие взоры. Изувеченные создания пропали, вернулись в свой ад внутри головы Ильи. Притаились до подходящего момента.
На улице завывал ветер. Ранние сумерки окутывали район с романтическим названием Винограды. Пылали факелы Страшницкого крематория. Илья понятия не имел, сколько требуется времени, чтобы огонь уничтожил труп. Останется ли от Леси горстка костей, или и кости рассыпятся в печи? Ее волосы загорятся первыми… ее волосы…
Илья побрел по рельсам, обхватив себя руками и мелко дрожа. На трамвайной остановке сел и привалился спиной к ограде. Он стучал зубами и смотрел на творение архитектора Мезера, пожравшее тысячи тел. Кто-то подошел к нему вплотную: ботинки, отороченные мехом, голубые джинсы на женских ногах. Илья не поднял глаз, заранее зная, что увидит очередного пациента лепрозория, экспонат кунсткамеры, фею отложенного в долгий ящик наркотического трипа.
Он зажмурился и посчитал до пяти. Когда он разлепил веки, рядом на корточках сидела Вика. Снежинки пикировали на ее волосы, теперь короткие и русые.
«Ты настоящая?» – спросил Илья телепатически.
Вика ответила вслух:
– Ну вот. Оставила тебя на минуту, а ты взял и сошел с ума.
– Что ты тут делаешь? – Илья обрел дар речи.
– То же, что и ты, – сказала Вика, глядя на него сочувственно. – Прощаюсь с Лесей. – Она протянула руку, но он вжался в ограду. –
