Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
Вурдалаки…
Нет, «уделаки». Почтальоны называют эти документы «уделаки», производное от ÚDL – úhrny dodací listek.
Незнакомые слова и образы, и хуже всего – чужой опыт – заполняли Илью, как конверты – почтовую тележку. Железная секция внезапно завибрировала, затем затряслась, словно своенравная стиральная машинка. Струйки цементного порошка полились на пол. Залязгали створки. Илья хотел попятиться, но мышцы не подчинились ему. За трубой заскрежетало. Почтовый шкаф перекосился; из щелей для корреспонденции хлынул свет.
«Это сон», – понял Илья с облегчением.
«Мне не четырнадцать, мне двадцать три, и я уже много лет живу в Чехии. Omlouvám se, Оля Доскач».
Паралич прошел. Зная теперь, что он в безопасности, дома, в постели, Илья приблизился к ящикам. Шкаф прекратил клацать металлическими челюстями, но продолжал источать свет. Илья посмотрел на мусоропровод, а затем – в щель для писем.
За ящиками, за бетоном была огромная комната, а в ней люди, почтальоны с его работы. Они сгрудились вокруг чего-то похожего на большую кровать. Илья прижался носом к железу.
И вспомнил – с этого разрушительного воспоминания начиналось каждое его утро в течение последних десяти дней: Леся покончила с собой.
Мертвая Леся лежала на алтаре, на ворохе писем внутри его сна. Почтальоны расступились, чтобы он мог видеть безмятежное лицо, покрытое тонким слоем золотой краски, одеяло из конвертов, подушку из посылок, на которой покоилась Лесина голова.
Чиркнула спичка.
– Стойте! – Илья просунул пальцы в щель и затряс перекошенный почтовый шкаф. – Не делайте этого!
Карел посмотрел на Илью, озаренный пламенем спички. Спичка упала, и бумага мгновенно воспламенилась, огонь охватил тело на алтаре. Затрещали волосы. Почтальоны воздели кверху руки, они не двигались, но их тени бесновато плясали на стенах, фосфоресцировали их глаза и удлиненные зубы в их открытых алчных ртах. За трубой позади Ильи существо издало довольный клекот. Илья проснулся от собственного кашля, будто надышался гарью во сне. Вонь горящих волос медленно покинула спальню. Часы показали пять двадцать три. Зазвонил будильник.
21
Лампы под высоким потолком издавали шуршащий звук, словно кто-то прочищал светодиодные трубки проволокой. Бетка провернула в замочной скважине ключ, заперла музей и взбежала по ступенькам. Коридоры природоведческого факультета пустели. В окнах сгущались сумерки, студенты покидали лектории. Пробежали, звонко щебеча, девчонки с рюкзачками.
Коридоры представляли собой мрачноватые проходы, разделенные решетчатыми перегородками. Между кабинетами висели картинки с динозаврами и стояли массивные шкафы – Бог знает, что в них хранилось. Под стеклами стендов содержались куски пород, камни с отпечатками вымерших растений и челюсти исполинских зверей. Комнатные растения припадали пылью в кадках, а батареи центрального отопления и тонкие жилы труб выглядели такими же древними, как фрагменты ископаемых членистоногих в шлифе.
Бетка прошла мимо туалетов. Она смотрела в экран мобильника и улыбнулась сообщению от Криштефа. Возлюбленный написал, что заберет ее из университета, как только пробьется сквозь пробки.
«Ризотто, – подумала Бетка, наматывая на палец локон. – Рис есть, шампанское купим по дороге. Романтический ужин… свечи…»
Она присела напротив аудитории. К двери шутник пришпилил листок с изображением перечеркнутого велоцираптора. Бетка запустила игру и шинковала фрукты, водя по дисплею пальцем. По крапчатому полу проползла тень. В поле зрения возникли мешковатые штаны и «убитые» ботинки. Кто-то сел на соседний стул. Вспомнилась картинка из Интернета: туалет с кучей писсуаров, но настырный человечек выбирает тот единственный, возле которого уже справляют нужду.
Бетка почувствовала, что на нее смотрят в упор. Она повернула голову. Взгляд поднялся по женским, в цыпках, рукам, сжимающим стопку журналов о геологии, по знакомой с детства почтальонской форме. Средних лет незнакомка вывернула шею и обратила к Бетке мучнистое лицо, на котором застыла уродливая гримаса. Губы почтальонши растянулись в неподвижной маниакальной ухмылке. Ее зубы… светились.
Бетка отпрянула и вскочила на ноги. Почтальонша последовала ее примеру. Журналы полетели на пол. Растопырив руки, женщина со светящимися зубами двинулась к Бетке.
«Что происходит?»
Бетка побежала. Сумочка съехала с плеча. Стук подошв эхом разносился по зданию. Бетка глянула через плечо и обмерла.
Почтальонша неслась за ней, как бешеная собака. Белые точки глаз прыгали, размываясь. Ухмылка не сходила с бескровных губ. Из аудитории за спиной почтальонши вышла и зашагала в вестибюль ничего не заметившая стайка студентов.
Бетка свернула к лестнице, пытаясь на ходу позвонить Криштефу. Телефон, который она столько раз неосторожно роняла, завис. Бетка слетела по лестнице и выхватила ключи. Металл царапнул о металл. Скользнул в скважину. Замок послушно щелкнул. Бетка нырнула в музей, захлопнула дверь и провернула ключ.
Баба в светящихся линзах, явно неадекватная, осталась снаружи.
«Надеюсь, она не нападет на студентов».
Учащенно дыша, Бетка попятилась к экспонатам. Старые знакомые – крокодилы, ихтиозавры, птеродактили, гигантские многоножки и стрекозы – придали сил. Бетка успела улыбнуться – недоверчивая улыбка человека, выбравшегося живым и здоровым из незаурядной передряги.
Музейная дверь открылась. Почтальонша влетела в помещение, протянув к закричавшей Бетке руки. Ее пальцы напоминали птичьи когти, в раззявленном рту фосфоресцировали удлинившиеся зубы. Крик Бетки прервался. Разум затуманился, взор застила тьма, в которой сверкали две звезды: глаза твари, облачившейся в почтальоншу… в женщину.
Когда коллега Бетки отпер музей и впустил внутрь ее взволнованного парня, Бетка была там. Кожаный ремешок передавил горло. Она использовала скелет тираннозавра как виселицу. Бетка болталась в петле под нижней челюстью ящера и выглядела умиротворенной.
22
Долгий тоскливый ноябрь закончился, и первого числа чехи зажгли свечу на рождественском венке и две свечи спустя неделю. Близилось третье предпраздничное воскресенье, тринадцать пустых окошек адвентного календаря, тринадцать съеденных конфет, двадцать восемь дней, как Лесю предали огню. Боль притуплялась, от депрессии, как ни странно, спасала именно почта: ее ритм, ее порядок, последовательность ритуальных действий. Илью больше не терзали кошмары наяву. Приступы паранойи ушли с осенью. Воспоминания о босховских или гоголевских тварях, которые привиделись ему в церемониальном зале Страшницкого крематория, были такими же блеклыми, как воспоминание о давнем дурном сне. Иногда ему казалось, что и встреча с Викой на трамвайной остановке была дурным сном, частью галлюцинаций. Он ничего не сказал маме, а больше он ни с кем не общался. Даже со шкафом не разговаривал: от греха подальше.
Он плыл по течению к одинокому Новому году, вечерами смотрел сериалы: «Агенты Щ.И.Т.», «Оранжевый – хит сезона», «Карточный домик». Заполнение «уделаков» перестало быть проблемой, и, хотя он изредка совершал ошибки, почтальон Ливанов, натаскивавший новичков, был прав: со временем работа перестала казаться каторжной. Меньше болела спина и, даже с учетом рождественских рассылок,
