Кровавые легенды. Русь - Дмитрий Геннадьевич Костюкевич
«Помогите мне».
Леся медленно выплыла из забытья. Тело будто превратилось в зефир. Она покрутила отяжелевшей головой. Гостиная, книжный шкаф, на полке – оскаленная тыква, пережившая Хэллоуин. Иметь фосфоресцирующие глаза – прерогатива тыкв из сувенирного отдела «Альберта».
Леся вдохнула воздух, пахнущий сыростью и скисшим супом. Она не помнила, как отпирала балконную дверь. Сквозняк лизал обнаженное тело и холодил гениталии. Леся посмотрела вниз.
Она сидела на стуле, широко раздвинув ноги. Между ногами примостились ночные гости. Они взирали на Лесю нечеловеческими глазами, напоминающими раскаленное добела железо. Они питались из ее бедренных вен, и, судя по чавканью, им было вкусно.
«Ты – вкусная», – сказал Деннис когда-то.
Короткостриженая тетка припала треугольным ртом к нежной плоти над коленным суставом. Почтальон погрузил зубы в мясо почти у самого таза. Его напудренная щека бесстыдно касалась Лесиных половых губ.
«Все хорошо, – подумала Леся. – Все правильно, так и должно быть».
Люди-пиявки, люди-клопы нехотя отлепились от бедер. На коже остались едва заметные припухлости и точки, укусы комаров. Лесю подняли под локти. Пара ртов зашептала в уши. Леся кивнула – и как она раньше об этом не подумала, дура.
Ладонь почтальона легонько пихнула в поясницу. Леся заулыбалась и побежала, ветер ударил в лицо, тело перевалилось через заграждение и камнем рухнуло в пятнадцатиметровую пропасть. Будто пытаясь поймать человека, крюк, на который соседка с первого этажа весной вешала кашпо, разодрал ее лицо и вонзился в живот. Леся повисла головой вниз, пришпиленная к балкону. Улыбка исказилась, но не исчезла с обескровленного лица. Ноги, повинуясь земному притяжению, стали загибаться за спину. Крюк изнутри натянул кожу над лобком. Кожа треснула, горячие кишки шлепнулись об асфальт, и Леся упала на них сверху.
Последнее, что она увидела: ночные гости, перегнувшиеся через ограду ее балкона, их черные лица с белыми вкраплениями глаз и зубов.
И добрые призраки не пришли Лесе на помощь.
18
Будильник зазвонил за два часа до восхода солнца. Илья открыл глаза и полминуты смотрел на фотографию с баррикадой. Точно персонаж мультфильма, идущий по воздуху и вдруг осознающий, что трамплин закончился несколько метров назад, Илья рухнул внутрь самого себя, вспомнил, собрался из траченных сном частей и издал торжествующее: хах! Никогда прежде этот возглас не слетал с его уст в пять двадцать три утра.
«Сегодня я навсегда покончу с почтой».
Бодрый и вдохновленный, Илья нарушил привычную последовательность ритуалов. Вместо того чтобы включить чайник-одеться-умыться-почистить зубы, он почистил зубы-умылся-включил чайник-оделся. Обычно он завтракал ближе к семи, сортируя письма, но сегодня прикинул: не побаловать ли себя ранней яичницей? Решил отложить, все равно через час, максимум – два, вернется домой, тогда и поест, а после снова завалится в кровать; безмятежный сон до полудня, и в бой – отсылать работодателям резюме.
Илья забросил в рюкзак трудовой договор, обулся, накинул куртку и выбежал на улицу. Шел по серой, с дождевым блеском, ноябрьской Праге и напевал про мясо и мужиков. В череде помятых лиц на станции метро его помятое лицо было самым воодушевленным. В вагоне поезда ему посчастливилось подружиться с отменным псом породы корги.
– Я сегодня увольняюсь! – сообщил он хозяйке пса.
– Как я вам завидую, – сказала сонная женщина, и корги одобрительно вильнул хвостом.
– На хрен вас, на хрен вас, на хрен, – шептал Илья, шагая ненавистной стезей по направлению к почтамту. Мелкие оконца четырех этажей источали желтый тоскливый свет. В темноте здание напоминало череп многоглазого инопланетянина: колонны галереи, как великанские зубы, впились в плоть города. Зазевавшись, Илья двинулся на красный и был заслуженно отруган из окна проезжающего такси. Велел себе не витать в облаках и не погибнуть на самом старте новой жизни. Вблизи почтамта в Илье зародился тремор от предстоящего разговора с начальством, захотелось покурить, потянуть время. Он повертел в пальцах незажженную сигарету, повторил свое недавнее «хах!» и с высоко поднятой головой вошел на почту.
– Доброе утро! – крикнул он бородатому охраннику, зная, что тот не ответит: ни разу не отвечал.
– Доброе утро и хорошего дня! – отозвался охранник, нарушая традицию. Илья принял это за добрый знак.
Часы показывали шесть ноль пять, и на первом этаже вовсю кипела работа. Мимо продефилировал широко улыбающийся водитель. Похоже, не у одного Ильи сегодня было отличное настроение. Илья замешкался у входа, пытаясь понять, что, кроме радушия охранника и улыбки водителя, выбивается из привычной картины почтовых будней. Догадка ускользнула, не оформившись. Илья пошел по коридору, приглядываясь к открытым дверям и снующим в кабинетах людям. Так в детстве он изучал иллюстрации из серии «найди десять отличий».
«Нет никаких отличий. Очередной день сурка».
«Аквариум» пани Моравцевой был заперт.
«Подожду». Илья оперся о стеллаж, с обратной стороны которого трудился его будущий бывший шестой взвод. Пахло булочками и кофе. Илья смежил веки и тут же их распахнул. Взгляд устремился вверх.
Плесень исчезла. Кто-то раздобыл средство и уничтожил эту дрянь. Чистые плинтусы, чистые пластиковые квадратики подвесного потолка. Запашок порченых продуктов сгинул разом с плесневыми грибами. Ровно светили лампы, из-за стеллажа доносились восторженные голоса:
– Мое же ты золотце!
– А щечки какие! Так и съела бы!
– Нет, вылитый Иисусик!
Илья приоткрыл рот. Он собирался зайти в свою «пещеру», лишь подписав акт об увольнении, – попрощаться. Но ноги – и разыгравшееся любопытство – сами потянули за угол. На ум пришел фильм, к которому Илья все старался приобщить Вику, но Вика теряла интерес на десятой минуте: «Шоу Трумана» с Джимом Керри. Илья почувствовал себя актером, окруженным статистами. Не прячутся ли за стеллажами киношники с аппаратурой?
В центре «пещеры» сгруппировались почтальоны. Они передавали друг другу мобильник, охали и причмокивали, делали все то… чего никогда не делали в присутствии Ильи. Выражали человеческие эмоции.
– Привет, – сказал Илья.
– Чао! – Карел повернул телефон так, чтобы Илья полюбовался сфотографированным младенцем. – У Божедары внук родился.
– Поздравляю… – Илья попрыгал озадаченным взором по сослуживцам. Ленка, Божедара и молодая блондинка поразительно некрасивой наружности – почтальонша из третьего взвода – словно вернулись с морей или побороли продолжительную болезнь. Глаза их блестели, щеки налились румянцем, на красных губах играли полуулыбки. Карел обмотал шею канареечно-желтым платком, закрасил седину и подновил макияж. Теперь он походил не на труп, испорченный бездарным гримером, а на молодящегося
