Паромщик - Джастин Кронин
Мы снова умолкаем. Это особое молчание: удовлетворенное, полное смысла. Так молчат люди, которые давно женаты. После такой вот ночки лежать с женой в постели, даже если это не избавляет от всех тягот похмелья, – есть ли что-нибудь лучше этого? Если и есть, то я не слышал.
– А она, наверное, давным-давно встала, – говорит Элиза.
– Наверное.
– Никудышные мы родители.
– Она может приготовить завтрак из хлопьев с молоком. И занять себя игрой или телевизором.
– Но не все утро подряд. Чья сегодня очередь?
– Твоя?
– Номер не пройдет. Твоя. – Элиза переворачивается на другой бок и демонстративно накрывается подушкой. – Разбудишь меня, когда она поступит в колледж. Или когда сделаешь кофе. Но не раньше.
Моя жена умеет решать подобные вопросы в свою пользу – кто бы сомневался! Я встаю, натягиваю спортивные штаны и футболку, спускаюсь в большую гостиную. Все последствия вчерашней вечеринки налицо. Куда ни глянь – пустые и полупустые бокалы, тарелки с недоеденным угощением; мебель сдвинута с мест, в ведре с растаявшим льдом торчат пустые бутылки из-под шампанского, похожие на перевернутые кегли. На глаза попадается пепельница с раздавленным окурком сигары Отто. Эти его чертовы «Монтекристо № 4». (Да где же он ухитряется доставать кубинские сигары при нынешнем хаосе, воцарившемся в мире? У него, конечно, есть способ; для таких, как Отто Уинспир, всегда найдется способ получить желаемое. Не удивлюсь, если он намеревается взять с собой целый сигарный склад.) Сойдя с последней ступеньки, я останавливаюсь и обвожу взглядом все это разорение. «Ну и ночка, – снова думаю я. – Ну и ночка». Если на то пошло, то и утро не хуже. После недели непрерывных дождей облака рассеялись. Из высоких окон льется великолепный солнечный свет. Синеет небо. Штатив с телескопом Малкольма по-прежнему стоит возле бассейна. Вчера, когда торжество только началось, всем хотелось прильнуть к окуляру. «Вот она! Я вижу!» Гости выстроились в очередь, чтобы заглянуть в телескоп. «Смотрите, какая она голубая, красивая, неописуемо великолепная!» В мире, лишившемся очень многого, возможность заглянуть сквозь пространство и даже время – лучшее развлечение, доступное на вечеринке.
А где же Кэли? Табурет-стремянка подвинут к кухонному столу, где стоят пакет молока и пачка переслащенного сухого завтрака. Из малой гостиной доносится веселый гвалт – по телевизору показывают один из старых добрых мультиков. Думаю, наша малышка уже который час сидит, приклеившись к экрану. Но так ли это плохо? Почему бы девочке не заняться тем, что ей нравится, в это солнечное субботнее утро, когда родители спят? Я ставлю воду для кофе… для того, что нынче называется кофе (как же я скучаю по настоящему!), достаю из-под раковины большой мусорный мешок и начинаю ликвидировать последствия вечеринки, начав со смертельно вонючей сигары Отто.
Я чувствую себя намного лучше.
Я чувствую себя почти счастливым.
Я совсем не смотрю на небо.
Последняя вымытая тарелка уже готова встать в сушилку, когда снаружи слышится шум. Я поворачиваюсь к окну. Порывом ветра опрокинуло штатив, и телескоп Малкольма валяется на земле.
В этот момент раздается вой сирены.
Есть звуки, от которых сжимается сердце. Один из них – звук сирены. Тарелка выскальзывает из моих рук и разбивается вдребезги на полу, который не подметали уже несколько дней. Я бросаюсь в малую гостиную, где на телеэкране Хитрый Койот[8] прикрепляет к спине ракету. На полу Кэли соорудила из груды подушек нечто вроде гнезда. Внутри, завернутый в несколько одеял, лежит Мистер Оттер. Рядом стоит керамическая миска. Недоеденные хлопья плавают в лужице молока. На полу – ни капли. Какая аккуратная девочка.
Но самой Кэли в малой гостиной нет.
Экран гаснет, из динамиков телевизора слышится шум и механический голос произносит: «Если вы слышите эти звуки, немедленно спускайтесь в укрытие. Если вы слышите эти звуки, немедленно спускайтесь в укрытие».
– Проктор!
Вниз сбегает Элиза.
– Где Кэли? – спрашиваю я жену.
– Не знаю!
– Ты заглядывала в ее комнату?
– Ее там нет!
Мы носимся по дому и кричим: «Малыш, где ты? Кэли, отзовись!» Мое сердце ушло в пятки. Ветер снова и снова ударяет в стены дома. От солнечной утренней идиллии не осталось и следа; за окнами совсем темно. Я слышу, как что-то трещит, ломается и рвется. Я возвращаюсь в большую гостиную. Через другую дверь туда вбегает Элиза.
– Куда она подевалась? – кричит Элиза. – Она должна быть здесь!
И тогда я вижу. Я вижу, и мне кажется, что время остановилось. В каком-то смысле так оно и есть. Отныне моя жизнь будет делиться на две совершенно разные эпохи – «до» и «после». Разделительной чертой стал момент, когда я заметил, что защелка двери, ведущей в патио, открыта. Я отчетливо помню: сам я защелку не открывал. Я вступаю в чистилище, бесконечное и одновременно существующее лишь в этот миг; часть меня останется в нем навсегда.
Я распахиваю дверь и выбегаю навстречу разбушевавшейся стихии. Телескоп – вот виновник случившегося. Волшебный телескоп дяди Малкольма, очаровавший вчера гостей. Кэли надоели мультики. Родители спят. Защелка двери снабжена фиксатором, но во вчерашней суматохе никому и в голову не пришло поставить его в рабочее положение. Кэли потрогала дверь, обнаружила, что та не заперта, и решила выйти наружу. Конечно, когда светит солнце, звезды прячутся, но в удивительную трубу дяди Малкольма они наверняка видны. Если заглянуть туда, она снова увидит, как вчера, голубую капельку росы, потрясающе красивую.
– Кэли! – заорал я, перекрывая вой ветра. Потом снова: – Кэли!
В воздухе носятся прутики, листья, камешки, ударяя меня по лицу, рукам и ногам, словно мелкая дробь. Облака густеют и темнеют, сбиваясь в бурлящую черную массу. Эти бури – настоящий бич планеты, уничтожающий все на своем пути. Они валят леса, поворачивают реки, рушат дома, ровняют с землей целые города. Они способны сорвать крышу со всего мира. Они – злобное отродье климатического хаоса, возникшего по вине людей. И сейчас я лезу в самую пасть бури, выкрикивая имя дочери.
Темная фигура на дне бассейна.
Я подбегаю, набираю побольше воздуха и ныряю. Меня окружает тишина. Буря осталась на поверхности, а здесь тихо и спокойно. И холодно. Холод бьет по мне, как электрический ток. Он вот-вот скует мне сердце. Кажется, будто я нырнул в арктическое море, где плавают льдины. Кэли лежит в самой глубокой части бассейна, переместившись сюда под действием силы тяготения и напора слива. Розовая ткань ночной рубашонки колышется вокруг нее, словно колокол медузы. Мысль о том, что я появился слишком поздно, не имеет права на существование, равно
