Благодать - Пол Линч
Эк вьется дорога промеж болот, ей вечно знакомых. Валун озера и одинокое дерево. Это место неизменно и старо, как и всегда, почти безлесно, и лишь облака, что влекут свои тени, переменились. Вступает на горную дорогу и идет, пока не достигает перевала, и тут-то видит ее, Блэкмаунтин, далекий очерк двух домов, и ноги ее становятся легки, и дух легок, шагает она вперед. Теперь это чувство: каково оно будет, когда они ее встретят, смотреть, как выходят они из дома, это чувство, что она уж более не та самая, и вместе с тем ты есть ты, бо не быть тебе другой. Другое чувство, что нарастает с каждым шагом, эк пытается заговорить, но она ему не даст, как желает оно закричать, но она затыкает ей рот, бо должна ты, должна ты, должна ты.
Тихий голосок летит ей навстречу и говорит, но где же дым? Где же дверь? Голос этот ее, голос той, кем она когда-то была. Все ближе, и вот уж дальше никак. Она видит, что двери нет, лишь дверной проем из камней, немой в пустом доме. То, что проходит у ней по телу, отбирает дыханье, придает сердцу внезапную тяжесть. Она заходит в дом, видит, как сырость и мох здесь уже обжились, жили тут звери, несколько бродячих овец, несомненно. Смотрит в очаг и видит, что он давно без огня. Стоит неподвижно, словно ожидая ответа или намека на то, что случилось, мама ль в спешке их уводила отсюда, а может, и что похуже, но стены говорят лишь о пустоте, и до чего ж маленьким кажется дом, куда меньшим, чем она его помнит. Думает, ты должна выйти и поискать их могилы. Она обходит дом вновь и вновь, но земле сказать нечего. Склон холма спит под своим бурым плащом. Канава с сочащейся водой поперек него. Звук ветра, зовущего своих детей.
Ей неведомо, сколько она стоит здесь, больная от ветра, пытаясь призвать их голоса. Странная мысль донимает ее. Мертва как раз ты. Это твой дух вернулся через сотни лет, а они дожили до конца своих дней, мама до очень глубокой старости, а пацаны стали мужчинами, нашли жен и родили много детей. Тянет глубоко внутрь холодный вдох и видит призрак матери, та подбирает юбку и пускается вниз с холма. Грейс знает: в этом доме ей спать нельзя. Услышишь всякое.
Она знает, стоя у его двери, что глаза старика не верят тому, что видят. Однако затем руки вскидываются, чтоб взять ее за запястья, и он потрясает ими, как молотками. Она смотрит, как рот его лепит слова, но слов не выходит. Наконец-то, говорит он, я думал, ты на… небесах. Думал, ты…
Ставит еловый стул к очагу и просит ее сесть. Она пытается скрыть знание, что низошло на нее в тот миг, когда она его увидала. Ответ, который выскользнул из его глаз. Она видит, как сошла с Гвоздаря его плотность, как руки его теперь ему велики. Волосы стали металлом. А глаза, что намокли, когда он ее увидел, так и мокнут, бо то глаза человека состарившегося. Взгляд ее перемещается по скромной комнате, и она задумывается, давно ль погас в кузне по соседству огонь, что за день то был. Что он сказал, когда это случилось, сидел ли он, вперившись в свои руки. Он смотрит теперь на нее, словно не знает, о чем ее спросить, этот человек, в прошлом друг ее матери, дальний родич.
Наконец он говорит, ты, значит, побывала в Блэкмаунтин?
Когда не отвечает, он задерживает на ней странный взгляд.
Говорит, куда подевались твои слова.
Она не может ответить.
Он говорит, язык у тебя всегда был подвешен.
Взгляда с нее не сводит, но тут что-то, похожее на страх, чиркает по поверхности в глазах его, и не успевает она это поименовать, он хватает ее с той же старой силою, открывает ей пальцами рот. Отпустив ее, говорит, ты прости меня, но надо было проверить, что язык тебе не отрезали и что не пука ты, за мною пришедшая. Богу известно, я ждал. Слыхал я, есть в Глене женщина, которая тоже слова растеряла. Повидала она изрядно.
В глаза ей смотреть он не может, поскольку глаза ее полны вопросов. Затем встает со стула и трет здоровенные свои руки. Говорит, я не знаю… Я не знаю, что с ними сталось. Кое-где все пошло очень плохо. Очень плохо пошло и здесь, это точно. Хотя по большей части этот дом не затронуло, слава Богу. Что я повидал, не спрашивай. Сказать могу только, что этот дом был пуст, когда все худшее завершилось. То была худшая зима на моей памяти. Никогда сроду не видывал я такого. Несчастья она принесла, как никакая другая. Страсть сколько уехало из этих мест. Ушли по дорогам или же уплыли кораблем, а много кто отбыл на церковный погост, и полно на полях их было. За то время я на холм не подымался ни разу, хотя, может, и должен был, но тут было столько горя, и приходилось печься о том, что имеешь, поскольку глазом моргнуть не успеешь, и нету. Ни разу они сюда не приходили, как на духу говорю. Слава Богу, этого дома не коснулось.
Тряской рукой пробегает по волосам. Плюет в огонь.
Говорит, увидишь, один-другой богатый дом построили тут как ни в чем не бывало. Сколькие-то нажились на этом. Всегда найдутся те, кто переждет, пока все не скатится к худшему, и они тогда накупают всего, что идет по дешевке. Много славной скотины скуплено было хапугами по цене ниже нижнего. Люди распродавали едва ль не за так. Колумбо Маклафлин тот. Не знаю, помнишь ли. Просидел с мошной своей в кулаке, муслил сметливые пальцы. Разжирело хозяйство его будь здоров, ей-ей. А немалая доля домов
