Благодать - Пол Линч
Хенри Благ говорит ей, что у Отца лихо, поскольку деньги, какие, с его слов, должны были появиться, не появляются, что он слыхал, как Роберт Бойс жалуется на это, что есть всякое, за что надо платить, и земля не за так достается, и потому Отец в дурном настроенье.
Камень, поле и небо смыкаются в сумерках, и она глазеет на замерзающие стопы свои, поднимает голову, заслышав крик и шумную перебранку в общине, но не двигается, желает, чтоб стряслось что-то ужасное, а затем быстро забирает свое желанье обратно. Думает, наверное, речь о тебе. Смотрит на деревья и думает о тех, кто говорит, что они способны видеть что-то, но на самом деле нет, и почему такое бывает. Думает о том, как ветер никогда себя не показывает. Эк налетает он на грачевники, словно вор, трещит ими и несет птицам лихо, а те верещат свои угрозы этому нечего-видеть.
Она возвращается в общину до молитвы, набредает в поле на одинокую Мэри Чайлд, лицо у той мокро от слез, кое-кто из остальных женщин сгрудился у их хижины. Мэри Чайлд хватает Грейс за запястье. Говорит, ты пропустила все лихо. Мэри Ишал бушевала по общине весь день, забрала у всех сестер тюфяки да и выбросила. Попыталась забрать у Мэри Уоррен ягненка, сказала ей, что нечего держать в общине питомцев. Но Мэри Уоррен отказалась его отдавать, сделалась лицом багровая, что-то странное на нее нашло. И тогда Мэри Ишал вырвала ягненка у нее из рук, и Мэри Уоррен набросилась на нее с кулаками. Роберт Бойс подбежал и ударил Мэри Уоррен, и теперь она сбежала. Ягненка никто не может найти.
Она думает, все это случается, когда Отец не слышит их исповедей, и не будет слушать их, потому что ты отказала ему в твоей. Ты попросту вроде как все ломаешь, глупая мелкая сучка.
Мэри Ишал приходит к вечерней молитве с ножом в руке, волосы обрезаны, садится, лицо побито, череп в крови, вперяется в Грейс, глаза святы ненавистью, глаза говорят, это ты уничтожаешь Отца.
Отец из своей хижины не выходил, отказывается отвечать на их стук. Говорят, постится. Мэри Ишал ведет молитвы, хотя Грейс на нее не смотрит. Смотрит на сливовые тени, где прежде склоняла колена Мэри Уоррен, думает о кратких их взглядах, размышляет, что с ней теперь станется, с этой женщиной, раз она теперь на дорогах одна, с этой женщиной-недотепой; как голод может вернуться, и что тогда, и то же самое случится с тобой.
После ужина Мэри Ишал принимается лить воду из кувшина, но перестает, плачет в запястье.
Она смотрит, как заволакивают новобрачную луну облака, и говорит себе, чем бы все ни было, оно вместе с тем и не таково. Гуляя, размышляет о том, что, быть может, этот багровеющий полночный цвет самый верный, бо он дает достаточно света, чтоб видеть свои ступни впотьмах, но мало что сверх этого, все остальное сокрыто, чем бы все ни было, оно вместе с тем и не таково. Поднимается и шагает сквозь тьму, наблюдая стопы свои, едва зримые, как мыши, движутся парою к его двери. Она закрывает его дверь, и мыши одна к одной рядом. Она смотрит, как гасит он лампу, теперь его взгляд устремлен к ней, и как говорит он те же слова, и как на сей раз она сбрасывает платье, прикрывает руками груди, вперяется в мышей, носы их показывают друг на дружку. Чем бы все ни было, оно вместе с тем и не таково. Отец вдруг приходит в движенье, и он обнажен, и он облачен во вторую кожу тени, и он перемещается к ней, и глаза ее привыкают к громаде его тела, заполняющей ей поле зрения, и она видит, как глаза его горят, замешенное на пахте дыханье его тянется, словно руки, чтоб взять ее как женщину, и тело принимается желать чего-то другого, это чувство, что говорит нет, не такое, чем бы все ни было, оно вместе с тем и не таково, однако руки ее рекут и отталкивают его прочь. Он фыркает, то ли презренье, то ли гнев, то ли беспомощность, на миг затаивается он, а затем вновь надвигается на нее, медленно, волк Божий неспешно к агнцу, тело его темно-багровое, рот – мешок, чем бы все ни было, но вместе с тем не таково, и руки у ней вновь преобразуются в волю и упираются в его сопротивляющееся тело, чистая воля его тела – греза о ползучем грехе, и она отталкивает, и он вновь отступает. Теперь на коленях он, движется к ней на четвереньках, и она видит, что лицо его и глаза выпрашивают, и тут рот его отворяется, и он говорит вслух, я слышал тебя и чувствовал как никто, чувствовал, как ты за мной наблюдаешь, как проникаешь в меня, прозреваешь мой грех. Другие ничто. Лишь плотью способны мы искупить грехи друг друга. Его тело вновь движется к ней, и она вновь его отталкивает, и смех его внезапен и странен, смех безумца, кажется ей. Он склоняет голову, и, когда говорит, голос его жалок, жалобный голос ребенка. Я тебе сделался отвратителен? Правда ль это? Что чересчур я знаток греха для твоей благодати? Скажи мне, чего хочешь ты, и я сделаю все, что ты велишь. Его тело вновь приближается к ней, и она отвергает его двумя руками, смотрит, как принимается он ползать по комнате, рыча по-собачьи, а затем кричит, да, я грешил, да, я грешник, я грешу, и грешу, и грешу. Почему лишь одна ты, кто прозревает душу мою? Кто мне отказывает? Из какой грезы явилась ты? Ты говоришь с Ним? Вот в чем тут дело. Ты говоришь с Ним, и Он слышит твои слова. Отец склоняет голову к ее стопам и говорит, я омою стопы твои, Матерь, и она постепенно чувствует лизанье его чертополохового языка, отпихивает Отца ногою. Он делается черным очерком, что мечется по всей комнате со свирепым песьим лаем, и она теперь знает, что придут остальные, как остальные опустятся под дверью на колени и станут слушать, как лает он, утратив рассудок, как шипит и плюется. Да, я пес, кричит он. Признаю́ пса. Он приходит ко мне, забирает мой дух, и я принимаю обличье его, алчущее плоти женской. И пес знает, что тот, кто соединяется со блудницею, един с нею телом. И будут два
